Благословенны горные хребты - [10]

— Темнеет же! — крикнул Кондратий. — Мы ни хрена ж не найдём!

— Найдём! — отозвался Крюк. — Тошкин пеленг!

— Тёмное пятно ниже и левее — это парка канадца с рацией! — крикнул Тошка. — Мы их уже нашли!

И я подумал, что должно бы уже и отпустить, но не отпустило. Потому что было не видно, живы они там или нет.

Он был молоденький совсем, этот парнишка с рацией — года двадцать два, двадцать три, не больше. Он кожу ссадил на виске, скуле и ниже, кровь текла и замёрзла, вид у него был, как у замороженного зомби — и он пытался греть своего напарника, бородатого мужика заметно старше. А я никак не мог определить, имело ли смысл его греть, или там уже всё: лицо у бородатого было совсем отрешённое и пустое, как у мёртвого, снег колотил по нему, как по скале.

Тошка на молодого сильное впечатление произвёл — он даже встряхнулся, выпал из этой полумёртвой апатии замерзания. Кажется, думал, что галлюцинации начались — пока Тошка и Крюк ему не объяснили суть по-английски. Крюк лихо говорит по-английски после кучи международных экспедиций. Я‑то — нет…

Парнишка что‑то пробормотал, и Крюк перевёл:

— Брат его старший, опытный зубр, не повезло. А сам он впервые на такой горе, салажонок.

Мы младшего пересадили так, чтобы он прижимался к Тошкиной спине. С ним всё было ясно: нога ниже колена сломана вдребезги, кусок кости порвал брючину, кровь замёрзла. И мы с Крюком вправили кость, как смогли. Шины тут было, конечно, не найти — и мы примотали его ногу к рукояти ледоруба. Потом вкололи противошоковое и заварили ему чаю: он на нас смотрел, как на ангелов.

Пока Тошка занимался его братом.

Я знать не знал, что у Тошки внутри целая аптека, не чета нашим аптечкам — плюс операционная. Но он снял с груди пластинку с шерстью, а под ней оказалась совершенно неожиданная панель с подсветкой и крохотными дверцами или задвижками. Из одной такой дверцы он вынул скрученный пластиковый зондик, подсоединил к нему стерильную иглу из какого‑то патронташа, где иглы лежали целыми обоймами — разрезал рукав парки на старшем и всунул эту иглу в его вену, быстро и чётко. А потом ввёл в другую руку, в мякоть, противосудорожное из одноразового шприца — и всё это комментировал по-английски, спокойным тоном. Я так понял, для младшего, чтобы тот не психовал особо.

А нам с Кондратием переводил Крюк:

— Говорит, что у старшего тяжёлое сотрясение мозга, кома, но видятся неплохие шансы. Сломаны три ребра, обе ноги, мягкие ткани, говорит, в паршивом состоянии — обморожение. Принимает меры.

Младший канадец прижимался к Тошкиной спине всем телом и щекой, кровь у него оттаяла, потекла, Тошка был весь в крови — но мы все видели, что ему совершенно не мешает. Он только время от времени просил младшего не делать особенно резких движений — так парень и не делал, совсем измотался и морально, и физически.

Его ногу Тошка посмотрел уже потом. На всякий случай — с ногой мы и сами более-менее справились.

А пока Тошка работал, мы рубили ледорубами нишу в толстом слое льда, поглубже. И потом устроили там нечто вроде временного лагеря: какая-никакая защита от ветра, всё‑таки потеплее, чем на открытом склоне.

В эту нишу мы перенесли канадцев. Молоденький плакал из‑за брата, но Тошка начал ему что‑то говорить, и он успокоился потихоньку. А старший так и лежал, ужасно спокойно, как труп. Мороз к ночи упал лютый, хорошо за пятьдесят; если бы не Тошка, который всех грел, этой ночи без палатки на голом склоне никто не пережил бы, ни мы, ни канадцы.

А так мы даже немного поспали. И Кондратий, засыпая, пробормотал, что «хорошо, когда кто‑то в партии настолько шарит в медицине», а я ещё успел про себя улыбнуться, что Тошка уже «кто‑то в партии», а не робот.

Старший канадец утром неожиданно очнулся и заорал, так, что мы вздёрнулись спросонья, как ошалелые. То ли бредил, то ли Тошку увидал и не смог адекватно оценить, но орал и пытался отбиваться. Мы с младшим еле его успокоили, пришлось держать руки, а Тошка, что‑то говоря по ходу дела, ещё вколол, церебролизина с баралгином, насколько я понял.

У старшего лицо опухло, глаза сузились в щели, сосуды полопались — этакая красноватая синюшность. Выглядело довольно жутко, но младший был рад без памяти, что его брат жив. Явно думал, что теперь‑то прийти в себя окончательно — дело времени. Интересно, что Тошка тоже так думал.

К утру буря поутихла, даже проглянуло солнышко, но было по-прежнему холодно. И Тошка напомнил всем, что надо намазаться солнцезащитным кремом; нас, русских, почему‑то пробило на хохот. Канадцы сперва смотрели обалдело, а потом им Крюк объяснил, что Тошка-аккуратник о креме заботится даже в такой пиковой ситуации — и они тоже поулыбались. А Кондратий сказал:

— Тош, ну ты давай, покричи на базу, пусть, перетак их, вертолёт вызывают! Или им погода опять не слава Богу?

— Я вызываю их уже четверть часа, — сказал Тошка. — Они могут прислать вертолёт на плато, которое мы все проходили на подъёме, здесь им мешает скальный выступ. Нам придётся спуститься на двести тридцать метров.

— Ну, хорошо, — сказал Крюк, — Дэйва мы как‑нибудь спустим с его лодыжкой. А Билл? Его, наверное, вообще лучше не трогать?