Благородный демон - [5]

— Но где связь между розами и женитьбой?

— Она так же портит для мужчины любовь, как портятся эти розы от массовых насаждений. Любовь отравляется не только самой женитьбой, но даже одной ее возможностью. Позвякивающий цепями призрак брака — вот яд, который не дает нам наслаждаться любовью молодой девушки. В ту самую минуту, когда я говорю себе, что, быть может… нет, я даже не хочу произносить эти слова… любовь моя слабеет, словно под действием злых чар. Но стоит только прогнать эту зловещую мысль, как она воскресает и вновь загорается. Нет, одна эта мысль делать из такой безумной идеи, как брак, нечто разумное, уже сама по себе оправдывает развод по желанию только одного из супругов. Священник имеет право снять сутану после периода послушания, не ощутив в себе влечения к мистическому браку. Но и светский брак тоже призвание, и нужно сначала испробовать, что это такое. Если бы был возможен разрыв без всяких объяснений после, например, двухлетнего испытания, я уже давно женился бы.

От мячика, брошенного ребенком, вздыбился фонтанчик пыли. «Это снаряд взорвался!» — закричал мальчик лет семи. И где только он мог видеть снаряды? В кино? Вот, оказывается, что представляет себе маленький европеец 1927 года.

— Но возможен и другой случай, когда я мог бы жениться. Если бы случилась какая-нибудь катастрофа, война или кровавая революция. Раз девице так уж хочется, затянем пояс и пойдем в мэрию. Разразись завтра война, я, быть может, и женился бы на вас.

На земле валялась бамбуковая кора (по крайней мере, так мне показалось) — белая, вылощенная, словно специально для того, чтобы записывать на ней умные мысли. Тут же, в кроне большого дерева, сидела маленькая птичка, похожая на огонек внутри венецианского фонарика. И еще: облитые солнцем листья и сама эта листва, подобная солнцу. Тут же расхаживали вороны, важные и сварливые, чем-то похожие на людей. У края бассейна полоскался одинокий воробей, другие лежали, как быки, прямо в пыли. Чайки словно прислушивались к собственным крикам (но чайки ли?). Маленькие лягушата формами своих тел заставляли вспомнить французских спортсменов, отобранных для Олимпиады. Поверхность бассейна устлали опавшие листья, затемняя свет плававшим под ними рыбкам. Для них был устроен нависающий утес, под которым они могли бы при желании укрыться.

Соланж Дандилло.
Париж.
Пьеру Косталю.
Париж.

28 июля 1927 г.

Друг мой,

я решилась писать к вам, не чувствуя в себе достаточной смелости для разговора. В вашем присутствии я просто немею, и, однако же, наши столь частые встречи, то, что нас видят вместе, и неизбежные из-за этого сплетни — все убеждает меня в необходимости объясниться. Прошу вас, будьте снисходительны ко мне, если я не сумею выразить свои чувства в этом письме лучше, чем при встрече.

Как бы это вас ни удивляло, я и вправду девушка. Это, действительно, нелепый анахронизм, но это так. Если наши свидания будут продолжаться, все станут говорить, что мы помолвлены (я и представить себе не могу какого-то иного объяснения). А что бы вы посоветовали в подобном случае вашей сестре? Или что подумали бы о том человеке, который относился бы к ней подобным образом?

На что решиться? Перестать видеть вас? Это тяжело. Нельзя ли найти какой-нибудь способ примирить ваше отвращение к женитьбе с моей щепетильностью? Почему бы нам не попробовать своего рода законную связь лишь при самой простой гражданской формальности, никого не посвящая в нее (конечно, кроме моей матери), какой-нибудь временный союз, раз уж для вас столь нестерпима сама идея постоянства? Никакого религиозного обряда, я слишком почитаю Церковь, чтобы вмешивать ее в пародию на брак. Заверяю вас, в тот же день, когда вы этого захотите, я исчезну из вашей жизни столь же незаметно, как и появилась в ней.

Вот и все! Больше ничего не могу сказать вам. Мне будет тяжело ждать вашего ответа, но я уверена, что вы благородный человек и не станете слишком откладывать его. Кончаю, мой милый друг, с заверениями в моей нежной привязанности.

Соланж.

Еще с самой первой встречи с Косталем 1-го мая у Дуаньи Соланж думала о замужестве, но только с таким человеком, который был бы ей приятен. Все другое не вызывало в ней ничего, кроме ужаса. До сих пор ее не привлекал ни один мужчина, и она спокойно ожидала предназначенного ей посланца небес. Обычно женщина начинает с того, что влюбляется в саму любовь, во Вселенную, в природу, в Бога и вообще во всяческие глупости. Потом она начинает понимать, что ей нужно только одно-единственное существо. Но Соланж не любила никого и ничего, кроме своей матери. Ни сердце, ни чувства не рождали у нее ни малейшего волнения, и ей казалось, что она может оставаться в этом идеально-спокойном состоянии до бесконечности. Однако, встретив Косталя и чувствуя не только его внимание к себе, но и то, что он приятен ей (без громов и землетрясений, Боже упаси!), она сказала себе: а почему бы и нет?

И сразу же поговорила с матерью, в первый же день! Настолько они доверяли друг другу. И радость мадам Дандилло: «Наконец-то ей понравился мужчина! Ведь она именно этого и ждала…» Теперь можно было поговорить о препятствиях: разница возраста, то, что Косталь писатель, и Соланж может оказаться в неподходящем для нее круге и по своей довольно средней культуре и по некоторым склонностям характера. Хоть и не очень тщеславная, мадам Дандилло была все-таки польщена — такой известный человек… (тщеславие было в самом начале и у дочери, но быстро сменилось на противоположное чувство — сожаление, что Косталь писатель и знаменит). Мадам Дандилло, весьма далекая от литературных дел, ничего не читавшая из написанного Косталем, даже не подозревала о его репутации как человека довольно легких нравов.