Благородный демон - [2]

. Разъяснять — дело критиков. Если они не занимаются этим или толкуют все вкривь и вкось, тем хуже, читателям придется выпутываться самим.

— Именно поэтому я и просил вас ответить на несколько вопросов для «Кандида». Во всяком случае, будет меньше непонимания.

— Главное, что уже существует сама книга. А в остальном всегда следует помнить слова Бодлера: «Миром движут только недоразумения. Именно они нужны для всеобщего согласия, ведь если бы, к несчастью, все понимали друг друга, была бы невозможна никакая договоренность».

— Но иногда говорят, что вам нравится возбуждать недоразумения между собой и своими читателями?

В ответ на это Анри де Монтерлан сделал лишь неопределенный жест…

* * *

АНРИ де МОНТЕРЛАН (1896–1972) — автор романов и драматических произведений, представляющих собой мужскую и аристократическую оппозицию женственно-слабому и демократическому веку. Он посвятил свою жизнь литературной карьере и полностью выразил в ней свою эгоцентрическую личность. Будучи последователем католического национализма Мориса Барреса, Монтерлан создал героический мир мужских добродетелей, апологию спорта и насилия.

В дальнейшем выказывал вызывающее презрение к французской демократии и приветствовал победу Германии, как спасительный урок для Франции.

Романы «Жалость к женщинам» (1936) и «Благородный демон» (1937) принесли ему европейскую славу. Это сардонические антифеминистские произведения, в которых описаны отношения развратного героя с женщинами-жертвами.

После 1942 г. обратился к драматургии. После потери зрения покончил жизнь самоубийством.

The New Encyclopedia Britanica.

Micropaedia, vol. VI, 1980, p. 1024.

Благородный демон (Роман)

Часть первая

По дороге в Багатель мы останавливаемся, чтобы посмотреть животных. Мы их так любим, и они никогда не лгут. Именно поэтому человек поработил их, ведь они говорят ему только правду.

Как хороша жизнь, если в ее начале честолюбивые замыслы, а под конец от всех мечтаний остается лишь желание кидать уткам кусочки хлеба! Вот и они, оставляют за собой на воде эти своеобразные вытянутые треугольники, перемешивающиеся с геометрическими следами самцов. Вода слегка вздымается от давления их округлых шеек. У некоторых вместо головы словно бы маленький зеленый фонарик. Как они красивы, когда им хочется поиграть, — приподнимаясь и вставая на хвостики, они громко колотят крыльями, потом вдруг ныряют, так что на поверхности видна только гузка. У лебедей подобная поза чем-то непристойна, но этого не скажешь про уток, ведь они намного меньше.

Вспоминаются заодно и синьги[2] Тунисского озера. Вот они, именно они, прежде чем нырнуть, выписывают короткий пируэт. А с каким восхитительным изяществом балансируют на легкой зыби! Невольно чувствуешь, насколько все это забавляет их самих, и угадывается подспудное желание походить на те целлулоидные игрушки, которые украшают ванны в добропорядочных домах.

Но я все еще не кончил об утках. Как мило они летают! И откуда только может взяться у человека (если его не терзает голод) даже мысль прицеливаться в них? Одно лишь зрелище этого свободного наслаждения могло бы излечить наши душевные страдания, от которых, к счастью, мы избавлены. Они спешат догнать тех, кто летит впереди и выбирает направление, словно намереваясь принести кому-то добрую весть. Собравшись вместе, вытягиваются в одну линию, и видно, насколько они горды безупречной правильностью своего полета. И они достаточно умны, чтобы не обгонять друг друга, оставляя это людям.

…Багатель. Может быть, эти долгие часы в саду и есть самое лучшее в жизни. Здесь, по крайней мере, не так тяжелы веки. И пусть мне не говорят о восхитительных созданиях. Теперь я упиваюсь избавлением от них и сегодня принадлежу только цветам и листьям, которые не обременяют меня своей любовью. Я наслаждаюсь вкусом этого часа, когда пресыщенная душа мечтает испытать новую жажду.

Но совсем иное расположение духа у моего дражайшего коллеги Пьера Косталя, черт бы его побрал! Я вижу его в аллее рядом с очень красивой девушкой в глубоком трауре; наверно, эта юная особа потеряла отца или мать — просто подарок судьбы для альфонсов. Какой женщине в подобном положении не нужно утешение? Косталь вещает, словно дает интервью прессе. Она идет рядом (у нее красивый длинный и столь естественный шаг…), глядя на носки своих туфель. Я уже в трех метрах от них. Хорошо бы подслушать какое-нибудь слово, которое можно использовать против него. Но они останавливаются под каменной аркой. Он обнимает ее. Слышно только: «Клок… клок… клок…» Я вспоминаю юношеское стихотворение Косталя:

Поцелуи влюбленных —

Это навозные лепешки,

Роняемые коровами.

Раньше подобное сравнение совсем не поражало меня. Ну что ж, дражайший коллега, пожалуй, так оно и есть.

Ладно, оставим это. А оружие против него в его же писаниях. Согласен, он талантлив. Но, тем не менее, тут ничего не сделаешь, раздражает меня. Как я к нему отношусь? Жду его смерти.

Два часа. В саду снова много людей. Словно микробы распространились по здоровому организму. Хочу пойти вон туда, но вижу там какого-то человека. Возвращаюсь, однако и здесь люди. Я в ловушке. Даже на той стороне, где вроде бы никого нет, кто-то свистит за кустом и, оставаясь невидимым, навязывает мне свое насквозь вульгарное понимание мира. Со всех сторон идут люди. Совершенно непохожие на меня. Что они со мной сделают, если поймут это? Я вспоминаю о тех маленьких лесных божках, которые еще сохранялись на земле некоторое время после появления христианства. Никакой другой миф не трогал меня до такой степени.