Блабериды - [60]

— А суть даже не в этом. Это бурление имеет очень отдаленное отношение к интересам дольщиков.

— А к чему имеет?

— К процессам, участниками которых мы являемся.

— Ну конкретно? Что за процессы?

Братерский усмехнулся:

— Очень сложно понять процессы, являясь их частью. Все равно что разглядывать дом, находясь внутри. Есть вещи, которых вы пока не замечаете. Вы являетесь микроскопическим информационным комбайном, который работает по чужим алгоритмам.

— Хотите сказать, я выполняю чей-то заказ?

— Неосознанно. Искусство интеллектуального подчинения заключается в том, чтобы человек принял внешнюю идею за порожденную им самим. Эту способность на ранних стадиях социальной эволюции в нас заложила природа. Нас подчиняют лидеры, но есть процессы, которые подчиняют самих лидеров. Это сверхподчинение всего всему мы называем процессом.

— Давайте определимся: то есть, по-вашему, у меня нет ни одной своей мысли?

— Может быть, и есть. Проблема в том, что мозг среднего блаберида настолько забит внешними идеями, что собственные мысли, даже если есть, находятся в эмбриональном состоянии, когда они особенно токсичны. Попробуйте отследить источник своих мыслей. Уберите всё, что было навязано. Уберите всё, в чём вы сомневаетесь. Уберите своё тщеславие. Если вы будете достаточно беспристрастны, в вашей голове возникнет пустота. Вы ощутите гулкость ума и услышите эхо пустых коридоров. И вы испытаете сильный страх, потому что ослабнет даже идея самого себя. Уберите и её тоже. Если вы научитесь поддерживать это состояние, из пустоты начнут появляться ваши собственные идеи. Но это опасный метод.

— Почему?

— Средний блаберид, получив идею свободы, возьмет от неё только то, что легко взять. Он возьмет идею примитивного сверхчеловека, главным качеством которого является вседозволенность. Блабериду, который не готов идти до конца, лучше оставаться блаберидом. Безопаснее.

— А как выглядит настоящая свобода?

— Как нежелание подчиняться даже идее вседозволенности.

Я хмыкнул:

— Слушайте, но есть ведь и абсолютные константы. Страх смерти, например. Он никем не навязан. Он врожден.

— Но преодолим.

— Разве полное избавление от страха смерти не равносильно смерти?

— А разве нас держит только страх?

Мы свернули на старую, засаженную кривыми деревьями улицу. Братерский сказал:

— Дольщики играют свою роль, вы играете свою… Свобода — очень редкое явление, которое очень превратно понимается. Что такое свобода для блаберида? Сесть на мотоцикл и ехать по шоссе в никуда, чтобы потом понять, что ездил по кругу и подчинялся ещё одной навязанной идее.

Скоро мы приехали. Братерский свернул с улицы к дворцу культуры «Полёт». Почему-то я думал, что он давно пришёл в упадок. Воображение рисовало слепые окна и силуэты паркурщиков в просветах.

Но «Полёт» оказался жив. Здание семидесятых годов напоминало коробку из-под обуви с узкими вертикальными окнами, половину фасада которого закрывала бетонная стена с нелепыми дырами разной формы. В дырах любили сиживать птицы, украшая стену внизу морзянкой голубиного помёта.

Три уродливые статуи играли в волейбол каменным мячом внутри заброшенного фонтана перед зданием. Стены дворца были заклеены афишами. Написанное фломастером объявление приглашало провести во дворце свадьбу или поминки.

Мы обогнули здание, и справа, где сумрачно пахло мочой, поднялись по лестнице служебного входа.

Пройдя через коридор, мы оказались в комнате, похожей на школьный класс во время генеральной уборки: столы и стулья были растащены по углам и навалены друг на друга. В центре комнаты шесть стульев стояло полукругом на фоне стены с плакатом Филиппа Киркорова.

На стульях сидели двое. Крупный бородач в больших мутных очках повернулся к нам и кивнул на свободные места. Рядом с ним был смуглый старик в узорчатой рубашке и брюках, ремень которых перехватывал его тело заметно выше талии, отчего он казался карликом. В нём я узнал Чаудхари. Его глаза были большими и по-совиному раскрытыми. Рубашка сидела свободно. Движения под ней казались кукольными, будто телом Чаудхари управляют невидимые руки.

Мы с Братерским сели справа от них. Бородач демонстрировал индусу свой смартфон.

Чаудхари обратился ко мне по-английски с сильным акцентом:

— I want to change my cell phone. What do you think of this model? (Я хочу поменять сотовый телефон. Что скажите об этой модели?)

Я ответил:

— I’m not an expert (Я не эксперт).

Щеки мои покраснели, как у гипертоника.

Чаудхари объяснил, что хочет смартфон с большим экраном, но переживает из-за совместимости «Андроида» с операционной системой его прежнего смартфона. Он не хотел бы потерять записи, которые делал на старом устройстве. Мы сошлись, что для его задач удобнее небольшой планшет. Я показал ему, как делать пометки стилусом в приложении, которое распознает рукописный текст. Чаудхари очень заинтересовался.

Кожа его была сухой. Морщины на её матовой поверхности пересохли. Преклонный возраст чувствовался по остроте черт. Его нельзя было назвать полноценно смуглым: скорее, он казался смуглым из-за характерного разреза миндалевидных глаз. Кожа его была цвета слабого какао.