Блабериды - [62]

Следующим вечером отец с его другом и коллегой Валей Баштанником устроили на кухне консилиум. Они шутили, что починка холодильника потребовала целых двух профессоров, и если ничего не выйдет, придется звать всю приёмную комиссию.

Папа с Баштанником провозились целый вечер, но холодильник не заработал. Сконфуженные, они потирали головы и строили гипотезы:

— Может, на корпус коротит?

— Чисто теоретически, если что-то попало внутрь системы и блокирует ток хладагента… Но почему насос не работает? Странно.

— Это какая-то защитная цепь. Должна быть защитная цепь.

— Интересно, а транспортное положение, как у стиральных машин, у него есть?

Холодильник молчал.

— Да… — шутил Баштанник. — Два профессора — это только лампочку закрутить. Холодильник починить — минимум академик нужен.

— Нобелевский лауреат, — подтрунивала мать.

А через два дня холодильник ожил сам собой, когда мать зачем-то включила его в розетку.

— Я как-то машинально, — смеялась мать, чувствуя себя причастной к починке.

В тот вечер отец стоял перед холодильником, открыв дверцу и глядя в белую пустоту, от которой пахло маминым моющем средством.

— Ну, профессор, — мать толкала отца в плечо. — Получается, холодильник Шрёдингера? Ни жив, ни мертв?

Отец смеялся: ему импонировала, что мать так здорово схватывает его разговоры с институтскими друзьями во время застолий, которые часто перетекали в научные дискуссии.

— Холодильник Шрёдингера, — чесал он бороду. — Неплохо. А вообще, это всё институтщина, умственное высокомерие: думать, будто всё можно объяснить. Вот холодильник. Он не хочет, чтобы его смерть объясняли, и не хочет, чтобы объясняли его воскрешение. А ведь, в самом деле, какая разница?

Он закрывал дверцу. Холодильник откашливался и молчал, и все с нетерпением ждали, включится ли он опять. Он включался.

Через два дня, когда отец был уже в морге, и мы готовились к похоронам, я вспоминал тот разговор у холодильника и чистую радость того вчера.

Фраза, сказанная отцом абсолютно случайно о холодильнике, звучала у меня в голове:

«Он не хочет, чтобы его смерть объясняли, и не хочет, чтобы объясняли его воскрешение. А ведь, в самом деле, какая разница?»

Через две недели после смерти отца холодильник снова сломался и потом снова воскрес. Он перепортил нам массу продуктов, но мать запрещала его выбрасывать. Он до сих пор стоит в моей квартире на том же месте и уже много лет не работает.

Оля тихо сопела. Было около трёх утра. Я встал и пошёл на кухню, и долго сидел там с кружкой воды. Мне хотелось взять альбом с родительскими фотографиями, но я просто сидел и грел руками прохладную кружку.

Большая часть родительских фотографий была в старой квартире. В сумрачной старой квартире с умолкшим холодильником Шрёдингера.

* * *

Утром по пути на работу я всегда стоял в пробке на мосту, но в тот день она была ненормальной для вторника. Я всё ждал, когда икающий поток доедет до места аварии, которое бы объяснило затор.

Я слушал рок-волну, которую окрестил «Радио Трупоед». Весь их репертуар держался на дюжине старых рок-исполнителей, которых тасовали в разных комбинациях. Их талантливые популярные треки давно надоели. Изредка «Трупоед» разбавлял репертуар творчеством рок-недорослей с их грязным гитарным звуком и притворными жалобами на отчужденность, тоску и несвободу, о которых они ничего не знали.

Пробка наросла в неудачный день. С утра я чувствовал прилив сил и торопился начать работу над статьёй о «Заре». Она уже рождалась в голове потоком нефильтрованных мыслей, так что мне приходилось душил фонтан этих идей, чтобы они не ушли в песок раньше времени.

Чтобы отвлечься, я стал проверять соцсети, держа смартфон в руке на уровне руля. Борис выложил селфи, позируя на фоне пирса с пивной банкой в руке, заслоняя собой неплохой пейзаж.

Гриша Мостовой занялся бегом и выкладывал отчеты с GPS-треккера, которые подтверждали его способность одолевать по 10 км в будний день, и до 20 км в выходной. Гриша вообще любил оцифровывать жизнь. Иногда он публиковал ежедневный отчет о чтении какой-нибудь монографии, одолевая по 150 страниц в день. Даже не знаю, когда он всё успевал.

Неля каждые выходные выкладывала небольшие эссе, иногда довольно любопытные, иногда чересчур интимные и даже порочащие её репутацию жёсткой и пробивной журналистки. Сегодня она поделилась историей, как в пятом классе переживала из-за длины своего носа. Комментаторы не остались в долгу: «Зря переживаешь, он у тебя достаточно длинный», — язвил кто-то. Нелю это задевало.

Арина репостнула жизнеутверждающий пост с фотографией задумчивой девушки, в которой, наверное, видела себя. «Без пустоты не бывает наполненности», — говорила девушка в летнем платье, рассеянно трогая ногой линию прибоя. «Научись любить дни, когда ничего не происходит, и придет день, когда всё случится».

Графоманство одолевало и меня. Я написал миниатюрный пост о коте Вантузе и бигле Рикошете. Я написал, что есть люди-кошки и люди-собаки: одни скрывают боль, другие выставляют напоказ. Есть хоккеисты и есть футболисты. Через минуту я понял, что пост мой отвратительно банален, но удалять было уже поздно: под ним набежало пять лайков.