Блабериды - [63]

Были в ленте крики души, фотографии с отдыха, многочисленные рассуждения, половину из которых написал один особенно энергичный френд, которого я бы давно заблокировал, если бы не его лайки под моими постами.

«Очень давно, три года назад, встречалась с удивительным парнем, музыкантом, — писала девушка, которой, судя по фотографии, было лет восемнадцать. — Недавно узнала, что он теперь живет в Лондоне, очень успешный, даёт концерты, нашёл себя, немного жаль, но будет ещё много прекрасного, надо только верить #бывшие».

В конце она поставила много смайлов. Комментаторы поддерживали её самозабвенно, будто кто-то умер.

«Время лечит».

«Обязательно надо верить!»

«Ты ещё молода».

«Какая волшебная история!»

Скоро пробка задвигалась, я отложил смартфон и стал думать о «Заре», боясь перегореть раньше времени.

В этот момент позвонила Неля. Трудно представить, что этот настырный голос принадлежит человеку, который так трогательно переживает из-за своего длинного носа.

Голос Нели звучал начальственно, но фразы были сумбурны. Она говорила о каком-то ЧП, о взрыве дома, говорила, что она уже в редакции, что фотограф Паша не успеет, что дом находится на улице Коммунаров, что МЧС уже подтвердило, что нужно скорее-скорее-скорее.

— Ты понял? Скорее нужно. Прямо сейчас.

По её нахрапу можно было подумать, что, узнав о взрыве дома, я поеду домой помыть голову, чтобы хорошо смотреться в кадре.

Нелю была раздражена. Её задевало, что прикормленный человек в МЧС позвонил именной ей, но ближе всего к месту происшествия оказался я.

Я тоже был не рад. Я не любил темы, которые нужно писать с колёс. Тем более какую-то чернуху.

Через десять минут я был на месте. Дом стоял на перекрестке тихой улицы Коммунаров с Третьей Телевизионной, но подъехать к нему оказалось невозможно. Все окрестности напоминали гигантскую парковку. Сновали люди. По газону, сминая низкорослые деревья, пёрла пожарная машина и выла на одной ноте.

Я бросил автомобиль за два квартала и побежал через дворы. Людей стягивало к месту происшествия, как на водопой. Они шли в домашних майках, шлепанцах на босу ногу, в халатах. Все были встревожены и возбуждены.

— Теракт! Теракт! Давайте резче! — орал пацаненок лет десяти. Позади мчалась ватага его друзей.

Секцию дома, которая выходила на перекресток, срезало наискосок, как фрукт. Квартира на седьмом этаже напоминала кукольный домик: стол, сервант и телевизор уцелели, а ковер свисал с края плиты, похожей на слоёный бисквит.

Территория оцепили. У самой ограды стало совсем тесно. Сотрудник МЧС растягивал красно-белую ленту. Я протиснулся к переднему краю и услышал сзади насмешливый голос:

— О, блогеры приехали. Снимай скорее, потом на ютьюб выложишь, просмотры соберёшь.

— НТВ продашь, — добавлял кто-то.

Я начал фотографировать. В такие секунды трудно избавиться от эйфории и возбуждения. Нет ни трагизма, ни страха — есть лишь желание высосать сцену до последней капли. Я включил скоростную съемку. Застрекотал затвор.

Я торопился. Пока раскачиваются пресс-службы, трусливо взвешивая слова, я нарисую картину крупными мазками. Такие события лечат город от синдрома сухого глаза.

Я слышал возгласы пожарных. Переговоры по рации. Голоса соседей. Вой насосов. Хлопанье вертолетных лопастей.

Кто-то плакал. Кто-то молчал. Даже молчание казалось шумным.

В первых рядах, которые теснила полиция, рассуждали.

— … целую секцию сложило…

— Хорошо, что не ночью.

— Что хорошего, утро раннее.

— Что-то им не везет. В прошлом году мужик с балкона упал.

— Зырь, манипулятор подогнали…

— Парикмахерская с десяти была…

— А детский сад с восьми.

Я насторожился. Детский сад?

— Да, частный садик вон там, со двора вход. Иди, иди, вон там сфоткай. Вон мамаша. Вон, где скорая. Она не успела доехать до Дзержинского, тут бабахнуло, она возвращается, а уже ничего нет. Иди, иди, сфоткай её.

Женщина лет тридцати, худая и черноволосая, похожая на индейца, пыталась прорвать кордон, что-то объясняя полицейским через ладонь, которой закрывала лицо. Полицейские держали её за локти. Женщина толкала их, как игрушечная машинка, которая уперлась в стену.

Максимальный зум. Крупный план. Профиль женщины. Впалые щеки. Тонкие пальцы с маникюром. Чёрные провалы глаз. Светлая кофточка висит, как на садовом чучеле. Она сутулится. Она худеет на глазах. Какой тонкий профиль. Ещё немного и она растворится.

Но это длится секунды. Женщину закрывает широкая спина с надписью «Полиция». Я шарю объективом. Кадр разбивается осколками случайных лиц.

Среди обломков стены торчат деревянные щепы. На уцелевшем дверном косяке черным фломастером нанесена ростовая линейка. З года. 3,5 года. 4 года. Малыш вырастал на пару сантиметров в год. Жив ли он? Мне очень хочется, чтобы именно этот малыш остался. Мог ведь он ночевать у бабушки, у непутевого отца, у друга?

Откуда-то доносится истошный крик, который в обход ушей попадает сразу в кровь, превращая её в желе. Жуткий крик, от которого ты цепенеешь и перестаешь дышать.

Я уже слышал такой крик давным-давно. Я возвращался домой поздно ночью. На соседней улице сбили собаку. Кричал её хозяина. Я не видел их, но от того случая у меня остался чёткое воспоминание, как он несёт на своих руках изломанное собачье тело и воет на одной ноте, которую я долго не мог забыть.