Бивуаки на Борнео - [4]

Другой раз, также по слабости, я взял крысу. В тот же день мне принесли их самое меньшее еще пятьдесят, и я уверен, что дал толчок крупнейшей кампании по уничтожению крыс, какая когда-либо проводилась у даяков.

Однако наряду со столькими обычными животными мне приносили иной раз интересные экземпляры.

Как-то утром прибежал мальчик, судорожно сжимавший в руках зверька, казавшегося олицетворением домового из сказок нашего детства. Его тельце величиной не больше, чем у лягушки, венчала голова, казалось, по меньшей мере такого же объема; почти всю ее занимали два огромных глаза, выпуклых, как бильярдные шары. Рот беспрестанно приоткрывался в дьявольском оскале, обнажая два ряда мелких острых зубов. Худые лапы оканчивались настоящими кистями с непомерно длинными и тонкими пальцами, снабженными когтями и маленькими присасывательными подушечками на верхних фалангах. В довершение на самом кончике хвоста, который был не менее чем в два раза длиннее тела, красовался пучок рыжеватой шерсти, словно у льва в миниатюре.

Это был небольшой долгопят[10] — очень примитивная обезьяна и настоящее «живое ископаемое», он появился на земле примерно семьдесят миллионов лет назад.

За свой странный вид долгопят получил латинское наименование «привидение», а население Борнео прозвало его «ханту», то есть демон. Во время ночных переходов по лесу путешественники не раз замечали в лучах своих фонарей огромные фосфоресцирующие глаза, прыгавшие впереди них с ветки на ветку словно для того, чтобы показать идущим дорогу. Поскольку зверек исчезал, как только к нему пытались приблизиться, суеверные люди очень скоро решили, что эти дьявольские глаза принадлежат какому-то бродящему по лесу демону[11].

А пока что это демоническое создание было всего лишь маленьким комочком меха, дрожавшим от ужаса в руке своего похитителя. Что касалось меня, то хотя долгопяты, в общем, довольно редкие животные и их трудно поймать из-за их ночного образа жизни, я не разделял энтузиазма своих товарищей при виде этого поразительного приобретения.

Дело в том, что под внешностью детской игрушки у долгопята кроются инстинкты хищного животного. Пренебрегая всякой пищей растительного происхождения, он питается исключительно птичьими яйцами, птенцами, пойманными в гнезде, или всевозможными насекомыми, которых ловит своими длинными лапами во время ночных странствий под сводами леса. Кормить этих животных в неволе всегда проблема; обычно, потеряв свободу, они не выживают. Попытка же приручить долгопята в условиях беспокойной жизни, которую мы вели, была наверняка обречена на неудачу.

Мы знали, однако, что если не возьмем это странное животное, оно послужит предметом жестоких забав для деревенских ребятишек, которые в этом отношении ничуть не более чувствительны, нежели наши дети. Или же, что еще хуже, взрослые используют его для изготовления обат-мата — лекарства для глаз. По способу, распространенному на Зондских островах, живого долгопята держат над огнем до тех пор, пока его глазные яблоки не затвердеют от жара. Растертые и смешанные с кабаньим жиром и бог знает с чем еще, они образуют глазную мазь, весьма ценимую местными жителями.

Если уж этому маленькому лесному домовому было суждено умереть, то пусть лучше умрет у нас, чем в руках этих людей, не ведающих, что они творят. Тем более что мы питали надежду, хотя и очень слабую, сохранить его живым. В конце концов после сложного обмена мы оказались обладателями первого живого долгопята, какого нам когда-либо доводилось видеть.

Я тихонько взял его в руки, а затем осторожно приоткрыл их, чтобы посмотреть, как он будет реагировать. Но зверек продолжал лежать неподвижно, свернувшись в клубок, и я даже забеспокоился, здоров ли он. «Эти мальчишки, должно быть, наполовину придушили его», — подумал я и, внезапно встревожившись, доверчиво положил маленькое чудище на открытую ладонь. Он не пошевельнул ни одним мускулом, но обвел присутствующих огромными глазами и… гоп! Когда, казалось бы, ничто не предвещало ни малейшего движения с его стороны, он прыгнул на три или четыре метра и вскарабкался на одну из перегородок в хижине.

Поймать этого бесенка, который при нашем приближении ускользал, совершая фантастический прыжок, было делом не из легких, однако в конце концов мы завладели им и посадили в клетку в отгороженном металлической сеткой чулане.

В течение пяти дней он принимал яичные желтки и кузнечиков, которыми нас в изобилии снабжали мальчишки. Казалось даже, что он привыкает к неволе и к нашему обществу, так что мы уже считали его спасенным. Но однажды утром я нашел его маленькое тельце скрюченным и окоченевшим; его демонический и в то же время боязливый взгляд остекленел, скованный смертью.

Спустя два дня после этой потери один из даяков принес сухую ветку, на которой сидело существо хотя и не столь редкое, как долгопят, но не менее странного вида.

Можно было поручиться, что это плюшевый медведь с пепельно-серой шерстью, густой и мягкой на ощупь, с круглой головой, крохотными ушами и большими золотистыми глазами, смотревшими близоруко и удивленно. Я сразу узнал близкого родича долгопятов — толстого лори, или кукана, которого некоторые зоологи ошибочно называли ленивцем. И не зря: название «ленивец» официально закреплено за некоторыми млекопитающими Южной Америки; этот же эпитет замечательно подходит и к нашему животному. Оно и впрямь передвигается так медленно, что каждое его движение — чешется ли оно, охотится ли за насекомыми или поворачивает голову — напоминает фильм, сделанный по способу замедленной съемки.