Бивуаки на Борнео - [2]
Этого было достаточно, чтобы я немедленно дал свое согласие; так было положено начало долгим месяцам, заполненным скучными и утомительными сборами. Были накоплены горы груза — от разноцветных бус до рожка, предназначавшегося для некоего будущего детеныша орангутанга, а также походное снаряжение, киноаппаратура, оружие, медикаменты и рабочие инструменты для каждого. Последние ночи, пришедшиеся как раз на рождество и Новый год, ушли на заколачивание ящиков в холодном сарае, после чего наконец наступил день отъезда.
Миновав Джибути, Бомбей, Коломбо и Сингапур — порты если не оригинальные, то живописные, — мы совершили беспокойное и увлекательное морское путешествие через Яву, Бали, Ломбок и Малые Зондские острова до Макасарского пролива и острова Таракан — центра нефтедобычи, расположенного в устье Каяна у восточного побережья Борнео.
При таком маршруте нечего удивляться, что, выехав из Парижа 3 января, мы оказались в виду острова только 5 июля, то есть спустя полгода! Но в конечном счете самым главным было то, что мы сюда попали и с каждым поворотом судового винта продвигались немного дальше в глубь этой земли, которая — с тех пор как мы начали думать и говорить о ней — стала такой близкой нам, оставаясь в то же время почти мифической.
Наконец в излучине реки мы увидели маленькую деревянную пристань и дома Танджунгселора — порта и главного города огромного района, простиравшегося от устья Каяна до гор центральной части Борнео.
Вначале он показался нам просто большой деревней с пятью тысячами жителей и двойным рядом китайских лавок, тесно прижавшихся одна к другой вдоль обрывка дороги; до войны эта «магистраль» служила для того, чтобы гонять по ней старый форд, купленный местным султаном с единственной целью поражать воображение своих подданных и заезжих иностранцев. С тех славных времен, и поныне памятных всем жителям, ни один двигатель внутреннего сгорания не нарушал спокойствия этой залитой потрескавшимся гудроном площадки, которая превратилась в поле для игр ребятишек, для собак, тощих кур и уток, прямых потомков перепончатолапых, завезенных из Гонконга.
Только позже мы поняли, что для жителей внутренних районов Танджунгселор был городом со всеми его соблазнами. Рожденный меновой торговлей и живущий ею одной, он представлял собой в сущности просто скопление лавок, какие встречаются повсюду, где есть возможность эксплуатировать обитателей леса.
В полумраке этих помещений китайский или арабский купец менял соль, жевательный табак, ткани, керосин и тысячу и одно чудодейственное универсальное лекарство — плод буйной фантазии фармацевтов Небесной империи — на ротанг[4], сырой каучук, рога носорогов, золотой песок, терпеливо извлекаемый из горных ручьев, и особенно на дамар[5] — ценную смолу, дающую копал, используемый при изготовлении лаков.
Обмен редко бывал выгодным для несчастных неграмотных людей, которые месяцами бродили по лесу, собирая эти продукты в надежде приобрести кое-какие необходимые товары. Торговцы, однако, состояли в сговоре между собой и платили до смешного мало, хорошо зная, что люди, затратившие несколько недель, чтобы добраться до города, будут вынуждены продавать по любой цене.
Но в Танджунгселоре можно было и развлечься — не посещая театр или кино (по той простой причине, что там их не существовало), а распивая пиво и играя в карты или кости в какой-нибудь из китайских лавок заднего ряда. В одной из них даже помещался ресторан и имелся крытый рваным сукном бильярд, вокруг которого каждый вечер собиралась местная элита: сыновья бывшего султана и несколько яванских чиновников представителей администрации.
Даяки избегали подобные заведения: они быстро потеряли бы там вырученные гроши. Больше двух дней они не задерживались в городе, который завораживал обилием товаров, но казался страшно негостеприимным и подчиненным власти денег. Им, например, было непонятно, как это за пищу нужно платить.
— Когда мы путешествуем по лесу, — говорили они, — нас угощают рисом в каждой деревне, а здесь люди «чересчур плохие». Если не заплатишь, можешь помереть с голоду.
Одновременно с нашим судном к пристани причалили две длинные пироги. Они были нагружены большими ротанговыми корзинами, наполненными глыбами янтарного вещества, оказавшегося не чем иным, как знаменитым дамаром. Экипажи пирог состояли из низкорослых удивительно мускулистых людей с очень светлой кожей и длинными черными волосами, которые спереди спадали на лоб, а сзади были собраны в лошадиный хвост; мочки ушей у них были оттянуты до плеч тяжелыми кольцами из массивной бронзы.
Это были даяки, и мне тут же вспомнилось их не слишком лестное описание, сделанное автором книги, которая вышла во Франции в 1870 году под названием «Нравы и обычаи всех народов»: «Даяки… неискренни, вероломны, жестоки, невежественны, вороваты и суеверны… На свете нет людей более свирепых, более ярых охотников за головами; у них на уме одно коварство, западни, набеги на деревни, засады в лесу. Всякий, не принадлежащий к их племени, — враг, череп которого должен украсить их жилище… Чем больше человек отрезал голов, тем больше он достоин уважения и тем большим почетом он пользуется; юноша даже не может жениться, если он не в состоянии преподнести своей невесте хотя бы одну отрезанную голову. Тот, кто благодаря рано проявляющейся свирепости, зверским инстинктам и сильным рукам стал обладателем богатой коллекции этих омерзительных трофеев, не встретит жестокосердных… Женщины наперебой хватают кровоточащие головы и натираются вытекающей из них кровью… Понятно также, что подобным нравам сопутствует людоедство;…по различным поводам рабов приносят в жертву и съедают».
