Бивуаки на Борнео - [39]

Бывало также, что два племени встречались на поле боя в лесу или на пустоши. Тогда завязывались грозные сражения, и победители отрезали побежденным головы или уводили их в рабство на всю жизнь. В ту пору некоторые воины совершили достопамятные подвиги и прославили свои имена.

В ту самую минуту, когда Эмбан Джалонг заканчивал свой рассказ, из лесу вышел великолепный кабан и решительным шагом направился к реке. Без малейшего колебания он погрузился в воду и поплыл в нашу сторону, продвигаясь быстро, несмотря на сильное течение. К несчастью, уже переплыв на три четверти реку, он резко повернул и пристал в двадцати метрах ниже нашего укрытия.

Едва он вылез на берег, как из зарослей вылетело копье и поразило его в бок. Бедное животное споткнулось, но попыталось бежать. Тогда в воздухе просвистело второе копье, ранившее его в почку. С энергией, какую придает отчаяние, раненый дотащился до воды, но владельцы копий — двое юношей атлетического сложения — набросились на него с торжествующим криком и прикончили ударами мандоу.

Это была первая жертва дня. Впрочем, на нашем участке второй не было, и часы до вечера медленно текли под рассказы моего спутника.

Солнце уже склонялось к верхушкам венчавших гору деревьев, и его косые лучи придавали речной воде металлический отблеск, когда в нескольких метрах от нашей засады над поверхностью воды показалась плоская морда, обратившая к нам два круглых выпуклых глаза. Я решил было, что это большой питон, но маленький подрагивающий черный нос, обрамленный серебристыми усами, свидетельствовал о том, что я ошибся: это вынырнула подышать выдра.

— Это анджинг аир (водяная собака), — сказал мой спутник.

Выдра исчезла, а затем вышла на берег в двух шагах от нас. Выгнув спину и опустив морду к земле; она неловко прыгнула на твердую почву и выпрямилась на задних лапах, словно собака, выпрашивающая кусок сахару. Ее выпуклые, как у рыбы, глаза остановились на скрывавших нас ветвях и, казалось, долго нас разглядывали. Мой спутник хотел подобрать камень, но его жест не ускользнул от животного: в три прыжка оно достигло реки и ушло под воду.

— Пора возвращаться, — сказал Эмбан Джалонг.

Отовсюду выходили из укрытий люди и садились в свои крохотные пироги. Так же поступили и мы, еще скованные после долгих часов неподвижности. Вскоре по направлению к деревне по реке спускалась настоящая флотилия, несомая потоком; люди, положив весла на колени, обсуждали случившееся за день.

Не доезжая ста метров до Лонг-Кемюата, мы пристали к скалистому островку, где уже собралась группа людей, и те, кто поохотился успешно, выгрузили свою дичь. На двадцать охотников было всего три больших кабана, и пока одни потрошили их и резали на небольшие куски, другие обстругивали тонкие бамбуковые прутья, которые позаботились наломать дорогой. Затем все принялись нанизывать кусочки мяса на эти вертела, внимательно следя за тем, чтобы каждому досталось по куску печени, сердца, мяса и сала. Только почки, по-видимому слишком маленькие для того, чтобы делить их на двадцать частей, были поджарены на костре из валежника и съедены на месте.

В итоге перед нами лежала груда вертелов, которые были распределены поровну между всеми присутствующими. Затем каждый поспешно завернул свою долю в листья камыша и прыгнул в свою пирогу, направляя ее энергичными ударами весла к деревне, где его семья с нетерпением ждала главного лакомства лесных племен — мяса.

Глава двенадцатая

Неудобства даякской религии. Великий вождь рассказывает, как он попал в тюрьму. Даяки и мировая война.

Однажды меня позвали лечить старого Лохонга Апюи, страдавшего ишиасом; некоторое время спустя я пошел справиться о его здоровье и нашел его совершенно бодрым: он как раз собирался шить на машинке, стоявшей перед дверью его дома.

— Привет, туан! Мне нужно сделать еще уколы, я себя чувствую сразу на двадцать лет моложе!

Он велел своим женам приготовить для меня угощение, а когда они ушли, сказал мне конфиденциальным тоном:

— Я давно собирался поговорить с тобой. Я хотел, чтобы ты остался с нами. Ты не пожалеешь. У меня есть деньжата, а ты научишь меня кое-чему, чего я не знаю. Вдвоем мы сможем вести торговлю и полностью держать в руках здешний народ. Они еще слишком глупы и цепляются за свои старые верования.

— Как! — воскликнул я, глубоко потрясенный. — Вы, великий вождь и кепала адат (жрец), вы, хранитель обычаев, вы сами в них не верите?

Он посмотрел на меня своими маленькими глазками циничного и хитрого политикана и ответил:

— Верю я в них или не верю — это не имеет никакого значения. Нужно, чтобы они верили, не то они станут христианами или мусульманами, и я их не удержу.

— Однако же, — сказал я шутя, — мне кажется, что они от этого ничего не выгадают, скорее наоборот. Приняв ислам, они не смогут больше ни пить вино, ни есть кабанье мясо. Если же они станут христиан нами, им придется перестать ежегодно менять жену или мужа!

— Я тоже так думаю, — заявил старый вождь, — но наша религия со всеми ее запретами представляет много неудобств. По сравнению с христианскими деревнями мы иногда запаздываем с уборкой урожая больше чем на месяц, и только потому, что вынуждены ждать соизволения орлана, чтобы начать сев. Еще хуже бывает, когда мы отправляемся в путешествие. Стоит иссит пересечь нашу дорогу, летя справа налево, чтобы нам пришлось вернуться назад и переждать восемь дней, прежде чем снова двинуться в путь!