Битва - [8]

Кстати, и вот в том, что сейчас происходит, что решается в кабинете министра, немало, как говорится, и его заслуг. Кто первый сказал об этом, сейчас уже не имеет значения, но вот в том, что он без устали, где говоря впрямую, а где вставляя лишь фразу, слово, но вовремя, к месту, о том, что теперь в мире в условиях противоборства глобальных ракет тот будет обладать силой, будет «на коне», кто первый поставит на стартовый стол антиракету, создаст противоракетную систему, вот в этом — шалишь! — заслуг его ни убавить, ни прибавить. Нет, у него еще есть порох в пороховницах! Он приложил руку и к тому, что там, далеко отсюда — у него на карте в кабинете это место обозначено лишь маленьким кружком, — затеяны грандиозные дела, продолжает жить новый полигон. Он сам возглавил рекогносцировочную группу, вылетал с ней на место. Шантарск… Место как место: до костей пронизывали бураны, непроглядными тучами взметывали в небо снег и пыль, но зато бескрайняя степь и для души кое-что есть — река…

А сейчас то, ради чего он сидит здесь, — уже пустяки: важно ли, кто станет начальником полигона! Сергеев? Впрочем, нынешнее время — время и большой политики, и большой дипломатии, надо бы тоже понимать. Полигон — одна из ячеек такой политики. А этот — политик, дипломат? Прямолинеен, открыт, уязвим…

При воспоминании о Сергееве неприятно, будто иглой, кольнуло самолюбие. Ишь, в амбицию ударился! Подсек по телефону, ничего не скажешь, выкручиваться пришлось. Ну да одно другому не мешает, а мнение есть мнение, и он его выскажет министру…

— Так что? Останавливаемся на этой кандидатуре? — Министр, отложив личное дело, приподнял тяжеловатую голову.

Кравцов взглянул спокойно в лицо маршалу.

— Может, поговорить с Сергеевым еще? Понимает ли все, на что идет?..

— Говорить! — Маршал вскинулся от стола, выпрямляясь в кресле. — Вы что же, не говорили?

— Час назад говорил. По-моему… не дипломат, товарищ маршал.

— Дипломатия — дипломатам, а мы военные люди! — мрачно проронил министр.

Кравцов подумал: что же, надо все сказать, подходящий момент, министр чуть помягчел, сбавил тон.

— Но полигон — дело государственное, товарищ маршал. Тут и политика, и дипломатия. С «Катунью», случалось, Сергеев перегибал палку…

Прикрыв веки, словно сделав знак, что ему это не интересно слушать, министр сказал как бы в раздумье:

— Боевой офицер в войну, теперь генерал… Слияние опыта войны с современной технической мыслью — что еще надо? — Вскинул веки, взглянул прямо, мимо Кравцова. — Кстати, что он все-таки ответил?

Какая-то внезапная неприятная теплота коснулась затылка Кравцова: упрямость министра он знал, это ничего доброго не предвещало, и Кравцов, испытывая волнение, посчитал уместным пустить в ход запасной вариант — он у него был готов.

— В общем… не хочет. Вернее, полагается на ваше решение, товарищ министр. Вам, мол, видней — справится или нет…

— Ну да ясно, — перебил с легким раздражением министр, и тяжеловатый из-под бровей взгляд его уставился на Кравцова. — Понимаю: допытывались, справится или нет… Правильно он вам ответил на бестактность. Сергеева немного знаю. В беспомощности, думаю, расписываться не станет. Так!

Белая кисть руки медленно взмахнула над столом.

Кравцов сдержал ворохнувшееся раздражение, сознавая, что проиграл, но и не хотел показать себя сломленным перед генералом-кадровиком, сохранял достоинство, напряженно лишь подумал о маршале: «Не с той ноги, что ли, встал?» Министр захлопнул папку личного дела, подвинул по столу в сторону генерала из ГУКа. Тот, весь скованный, сказал раздельно, с паузами:

— Семейные у него дела, товарищ министр обороны…

— Что еще за дела? — Черные густые брови министра поползли вверх, стянув кожу на лбу в горизонтальные складки. — Любовница есть?

— Разошелся с первой женой. Там, в личном деле, письма есть.

— Давно?

— Лет десять назад. Но в письмах тех жена обвиняет…

— Брак официально расторгнут?

— Не давала согласия, но теперь законно…

— Так чего же… — Министр положил пухловатые пальцы на кромку стола. — Все! А вам, Василий Сидорович, — он повел головой в сторону Кравцова, — советую учитывать, что не вы один решаете все, кое-что могут и другие…

Взбагровев теперь уже явно, Кравцов промолчал, лишь каменно стиснул зубы.

3

До одиннадцати оставалось пять минут, когда Янов с Сергеевым вошли в приемную. Подполковник, светловолосый, с залысинами, чисто выбритый, приподнявшись за столом, уставленным аппаратами, сдержанно, с достоинством попросил присесть, сказав, что ровно в одиннадцать доложит министру. Продолжал спокойно листать бумаги.

В приемной — тишина и торжественность: звуки скрадывались, должно быть, тяжелыми портьерами и огромным пушистым ковром на полу. Присев на стулья, плотно, один к одному, поставленные вдоль стены, Янов и Сергеев как-то опять неловко помалкивали, явно подавленные тишиной и строгостью приемной. Упершись в колени ладонями с растопыренными пальцами, Янов поводил свислыми бровями, сводил их в косую линию. Сергеев, теперь малость развеявшись, отвлекшись от прежних невеселых дум и перестраиваясь на предстоящий разговор с министром — каким он будет, по какому пойдет руслу, не повлияет ли тот царедворец (он так и сказал мысленно, подумав о Кравцове), — то посматривал на блестевшую от лака высокую резную дубовую дверь в кабинет министра, то косил на Янова, не решаясь заговорить, да и, признаться, говорить особенно тоже не хотелось: все еще испытывал вроде бы какую-то пустоту.