Битва - [12]

Были и тосты. Генерал благодарил актеров, и Лидия Ксаверьевна мысленно представляла, как они три дня в дивизии давали концерты: прямо на передовой, то в лощинке, то в перелеске, куда стекались из траншей солдаты.

После комдива поднялся Сергеев, будто раскрылся складной нож, и она увидела, что лампочка, висевшая в стороне, оказалась лишь вровень с его подбородком. Со стаканом в руке он говорил о радости встречи с артистами в таких необычных фронтовых условиях, о встрече с любимым Московским драматическим театром, потому что сам он москвич; удивив их, актеров, он коротко, но емко сказал о каждом из их шестерки, кто, где и как играл. Лидия Ксаверьевна невольно сжалась, когда дошла до нее очередь. «Знаю вашу вдохновенную, эмоциональную игру, Лидия Ксаверьевна, и восхищен…» Тост же его был за театр, за встречу с театром после победы в родной Москве.

Слова его встретили аплодисментами, шумно выпили.

А когда уже в темноте подали крытый «студебеккер», чтоб отвезти бригаду в соседнюю дивизию, Сергеев подсадил их, двух актрис, в кабину, сказал, все такой же сверкающий, улыбчатый: «Счастливо! До встречи в Москве!»

Она помнила потом этого подполковника (научилась позднее различать и погоны, и звания), и нет-нет да вставало перед ней узкое веселое лицо, перламутровый отблеск глазных белков. Но постепенно время потеснило в памяти ту встречу, сгладило и притупило ощущения — все как-то растворилось, размылось в бурных и нелегких годах, в калейдоскопе разных событий. Тогда, сразу после войны, живя с бабушкой в Калошином переулке у Арбата, в двухкомнатной квартирке, забитой старенькой мебелью, Лидия Ксаверьевна не могла спать отдельно: снились фантастические ужасы, фронтовые были и небылицы, она часто просыпалась, вскакивала на постели…

А потом встреча в метро. Она его не узнала поначалу, смущалась, отворачивалась под пристальным взглядом высокого военного, кажется полковника. Благо, на «Арбатской» ей нужно было выходить, и она уже продвинулась к двери. Отраженно, в стекле, увидела: военный тоже приблизился к выходу. Ну что ж, возможно, и он выходит. Она успела так подумать, когда поезд подходил к станции, начал резко тормозить, замелькали мраморные прямоугольные колонны. И тогда-то она услышала позади негромкое:

— Здравствуйте, Лидия Ксаверьевна!

Оглянувшись и еще не зная, как и что ответит, лишь в удивлении и тревоге подумала: неужели военный поздоровался с ней? И откуда он ее знает? Она увидела: он улыбался, все лицо его сияло, сухое, до глянца выбритое, но сияние было тихим, радостным и неверным, точно этот военный в кителе с орденскими планками испытывал смущение, не верил тому, что видел. И молчал.

Поезд остановился, разошлись мягко двери, и Лидия Ксаверьевна автоматически, по инерции ступила на перрон, прошла вперед два-три шага, но военный вывернулся, обогнал, встал перед ней и, словно отбросив смущение, улыбался уже открыто, искристо, сверкал чистыми белками глаз.

— Извините, Лидия Ксаверьевна! Вот это встреча! Фантастично!

Рокочущий, смешливый голос полковника вдруг отдался в глубине души чем-то знакомым, забытым и оттого тревожно-размягчающим, и Лидия Ксаверьевна в растерянности пробормотала:

— Но… извините, я…

И внезапно с ощутимым и четким внутренним толчком вспомнила и заиндевелый, посеченный осколками березняк, и землянку, жарко натопленную, с потеками смолы, фронтовое застолье, и его, Сергеева… Ойкнула, мешаясь, краснея и оттого делаясь в смущении, в замешательстве красивее, привлекательнее, заговорила:

— Неужели это вы? Сорок третий год… а сейчас?.. Сорок девятый. Шесть лет! Боже мой! Время-то, время…

— Не так уж и много! — смешливым рокотком пробасил он. — Шесть лет не срок. А вот вы меня забыли, забыли, Лидия Ксаверьевна!

— Да, возможно… Но согласитесь: столько воды утекло, столько событий! Но и вы, кажется, провозглашали тост за встречу сразу после победы, а сами…

— Расскажу, расскажу, Лидия Ксаверьевна! Не утаю. Вечером можно с вами увидеться? Вы свободны?

— Да. Пожалуйста.

Они стояли прямо против выхода, и люди, обтекая их, оглядывались. Они представляли любопытную пару: высокий, чуть ли не саженного роста, военный и маленькая, русоволосая, стриженная «под мальчика», в жакете и юбке — никак не тридцатилетняя — женщина.

Они же стояли, не замечая, что мешают движению, и, увлекшись, воскрешали в памяти давнюю встречу, забытую, притушенную, перебивали друг друга, и Лидия Ксаверьевна чувствовала, точно она вновь озарена удивительным светом того прошлого, далекого и близкого, и опять, как ни странно, испытывала ту прежнюю опасливость, волнение и летучий жарок возбуждения.

Вечером были в театре — Лидия Ксаверьевна, к счастью, не играла в спектакле, — а после он проводил ее домой: шли пешком до самого Калошина переулка. На другой день она была занята в театре, а на третий он позвонил днем и сказал, что хочет обязательно видеть ее сейчас. Какое-то предчувствие, непонятное еще и даже безосновательное, коснулось ее, — конечно, что-то не так, коль срочно понадобилось увидеть, — но расспрашивать не стала: зачем упреждать события? На Гоголевском бульваре было пустынно в полуденный час. Садовые массивные скамейки пустовали, тополиный пух медленно плавал в безветрии, грязные слежалые наносы его прибило к бровкам панелей.