Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [37]

*

Вообще же, смелые игры Гинзберга с религиозной тематикой помимо общего и онтологического имеют также частное и национальное обоснование. Бытует мнение, что США – это, скажем так, предельно религиозное пространство, страна, где, как нигде в мире, специфически религиозное отношение к действительности пронизывает собой все элементы жизненного опыта простого человека и нации в целом. Это мнение может быть обосновано тем, что в США действительно сильны и жизненны старые протестантские, еще точнее – пуританские традиции, и в некотором смысле отсчет для Америки как истово религиозной нации можно вести с 1620 года, когда «Мэйфлауэр» причалил к берегам будущей Новой Англии.

Протестантизм, безусловно, является одним из определяющих факторов американского исторического опыта, однако в какой мере этот опыт может быть назван собственно религиозным? Странным образом для многих ревностных и не очень ревностных католиков именно протестант выступает в виде зла еще большего, нежели даже откровенный атеист, а большинство традиционалистов согласно в том, что катастрофа современного мира начинается не где-нибудь, а с реформ безбожника Лютера. Что с этой точки зрения делает протестантов первыми среди интернационала мировых безбожников? Скорее всего, то, что, если определять религию как форму целостного представления мира с центром в трансцендентном, парадоксальным образом не-мировом начале, именуемом Богом, то у нас и не получится со всей строгостью назвать протестантизм религиозным. В нем нарушается работа центрального парадокса, который и держит подлинно религиозный опыт: Бог, безусловно, не мир, но он творит мир, держит его и связывает его воедино, и поэтому мир также целиком пронизан божественным. Неоплатоническая традиция, из которой во многом вырастает христианская философия, представляет мир в виде последовательной системы эманаций Единого, где на каждой, даже самой отдаленной ступени Единое продолжает свое первичное, неумолимое и бесконечное действие. Тем самым, объявляя войну всем мирским проявлениям божественного – от церковной иерархии до догмата о транссубстанциации, – протестантизм удаляет из мира саму основу религиозности: божественное присутствие в мире.

Для Лютера, а тем более для Кальвина Бог настолько трансцендентен и фатально не находим в мире, что его, остается признать, вовсе нет. Sola f de, скажет Лютер, но эта исполненная горделивого ригоризма формула самим своим несгибаемым sola отказывает Богу в какой бы то ни было реальности вне, помимо и независимо от моей f des. Если переформулировать Шопенгауэра, получим: Бог – это только мое представление. И с таким представлением, конечно, можно выстроить грандиозную этику, венцом которой, как показали Макс Вебер и немного в другой перспективе Вернер Зомбарт, является система современного мирового капитализма, но с ним и благодаря ему нельзя оставаться в собственном смысле религиозным, то есть признавать Бога живого и чудо его, оживляющее этот мир.

Скрытая безбожность протестантизма, а в еще большей степени пуританизма как крайней его вариации демонстрируется здесь с такой ясностью, что, боюсь, с тех самых времен не нашлось контраргумента достаточной убедительной силы – кроме всё того же этически-ригористического желаемого, с напором и мастерски выданного за действительное. Но действительным в конечном итоге оказывается вовсе не Бог, а ловкость свободного предпринимательства. Однако это не означает, что такого контраргумента вообще-то не может быть: может быть всё, и даже больше. Поэтому я не рискую делать утверждений, но осмеливаюсь выдвинуть рабочую гипотезу: суть протестантской, пуританской – в общем, американской религиозности в том, что это религия без храма, без чуда, без жизни, без Бога – это религия без религии.[76] Что само по себе не так уж абсурдно, как кажется, ибо какая другая религия может существовать в мире, который не пришел к Просвещению на каком-то отдаленном отрезке своего пути, но непосредственно вышел из Просвещения, явился плотью его и плодом, предусмотрительно брошенным через океан? Да, это религия просвещенная, религия повседневности, но именно потому и не совсем религия или совсем не религия, ибо в этой повседневности нет трансцендентного – в ней нет Бога. У этого нового религиозного человека, просвещенного изначально и всерьез, есть тело, но нет головы, и если это не близнец батаевского Ацефала, то, во всяком случае, его кривое отражение.

Поэтому демарш Гинзберга в чисто американском контексте не кажется столь уж провокативным, каким он мог бы, бесспорно, показаться в Европе и особенно в более традиционных странах. Гинзберга обвинили в непристойности, но о безбожии никто не говорил. И дело не в том, что в Штатах такой уж терпимый клир, ибо клир нигде не терпимый. Дело скорее в том, что Гинзберг довел до крайности и радикализма довольно знакомую, понятную, исконно американскую историю: падение Бога на землю, опрокидывание трансцендентной вертикали, прагматизация ценностей, как итог – уничтожение сакрального как строго отдельного онтологического измерения бытия. Собственно, амбивалентность протестантизма, особенно в радикальной его версии, и заключается в том, что при полном разведении священного и мирского в разные стороны сама удаленная непостижимость священного делает его совершенно бессмысленным, поэтому если что-то всерьез и свято, то, пожалуй, и задница, член, нечистоты, но не царство небесное, ибо о нем вообще ничего нельзя знать. Диалектика здесь работает так, что чем дальше мы разводим исходные противоположности, тем скорей и полнее они сольются в неразличимое единство. При этом какая именно часть единства послужит в итоге ведущей основой для синтеза, зависит от того, с какой позиции мыслилась сама эта диалектика. Конечно, если священное противопоставлялось мирскому именно из мира, а не с небес, то в итоге, слитое с миром, священное полностью станет мирским и потеряет какие-либо свои имманентные характеристики. Опять-таки: всё будет свято, поэтому не останется уже ничего святого. Зная этот момент, религию, в принципе, уже можно и не отрицать – она сделает это за вас, сделает это сама и так, что ни в чем не погрешит против своих собственных предпосылок.