Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [36]
Это вневременное чудовище – это и Соединенные Штаты с их небоскребами, гнетущую поступь которых имел возможность ощутить на своем молодом хребте сам Гинзберг, которые видел еще Генри Миллер, выписав их образ в напоминающей Молоха Космодемонической Компании; это и западная цивилизация вообще с ее экспансией, прогрессом, сциентизмом, антеннами, банками и финансовыми потоками, ну и конечно же святой нефтью; но это и Разум, тоже с прописной буквы, как имя собственное, – Разум, который объемлет и западную цивилизацию, и США, и вообще всех чудовищ, которые рождаются лишь в его лоне. Разум насилует, он творит нормы, он исключает и репрессирует. Разум и есть главное чудовище, а Просвещение – его камера пыток, построенная на Земле как филиал невидимого ада. Поэтому, конечно, Разуму-Молоху можно противопоставить лишь одно, если уж решишь ему не подчиняться: воинственное Неразумие, бешенство вышедшей из-под контроля юности. По существу, лишь те самые дети, которые и назначены в жертву Молоху, только и способны победить своего мучителя, ведь это взрослые служат ему и сами дают свои чада ему на съедение. Как когда-то сын-Зевс взбунтовался против пожирающего своих детей Кроноса, так и ныне сыны должны встать против ненасытного тирана в маске заботливого просветителя. Всё хорошо, что порушит монолит его чудовищной власти.
Поэтому если Молох всё-таки бог, если он есть существо священного порядка, то тогда необходимо переосмыслить и перевернуть саму иерархию священного и мирского, сакрального и профанного. Необходимо, чтобы восставшие дети опрокинули эту вневременную вертикаль власти, стащили чудовищное-божественное на землю и в битве с ним сами стали святыми, установив царство (без)божие на земле. Гинзберг указывает на это тут и там, навязчиво называя своих героев ангелами, серафимами. По усвоенному уже закону отрицания, для него свято то, что противоположно прежнему смыслу святости, смыслу, который отныне признается чудовищным. Для Гинзберга святы бродяги, святы наркоманы, алкоголики, педерасты, свято всё низкое вопреки неподлинной и насильственной святости всего мнимовысокого. Свято такое, на что у нас не хватит фантазии (ведь сказано, что Молох высосал ее, пробив наши головы). Поэтому Гинзберг охотно расскажет нам, что освящается в соответствии с новым опытом радикального отрицания:
Пожалуй, это самое главное: свято абсолютно всё, но в таком случае нет ничего святого, как и нет ничего профанного, попросту нет никакой иерархии, нет лучше-хуже, нет господин-раб, когда святые мощи – то же, что дырка в жопе и половые органы. Гинзберг использует церковную риторику против самой церковной реальности, ради отказа: стереть клерикальное слово с помощью самого же клерикального слова, уничтожить понятие святости, наделив атрибутом святости органы, традиционно почитающиеся грязными, низовыми по функции. Именно тем стыдом, который и был создан клириками, чтобы принизить профанное и возвысить над ним сакральное, Гинзберг бьет по самой этой сакральной символике, явленной в языке и, соответственно, только через язык могущей быть уничтоженной. Поэзия как оружие, ибо слова побивают слова, и только в слове дана реальность, следующая за словом, а не наоборот. Радикальный жест отказа есть акт революции, движение к полному переустройству положения дел, устранение иерархий и отмена титулов, громкое, как твой вопль, «нет» в отношении Молоха и холуев Молоха, поедающих юных и уничтожающих юность как таковую – юность как взрыв, юность как обновление, как отрицание старого. Поэтому именно юное есть главный источник угрозы для наличного положения дел, то есть Молоха, поэтому именно юное должно быть редуцировано к дряхлому Тому же самому (воспитание, семья, школа, казарма), должно быть пожрано, оставлено без шанса на (противозаконное обновление. В этом смысле богохульный поэт справедливо мстит косным сенильным силам с позиции истинного закона жизни и мироздания: закона, в соответствии с которым всякое жизненное содержание, будь то кольчец или постиндустриальная цивилизация, должны непрерывно обновляться. Только юные имеют онтологическое право на месть, и правда всегда будет на их стороне.
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
Русская натурфилософская проза представлена в пособии как самостоятельное идейно-эстетическое явление литературного процесса второй половины ХХ века со своими специфическими свойствами, наиболее отчетливо проявившимися в сфере философии природы, мифологии природы и эстетики природы. В основу изучения произведений русской и русскоязычной литературы положен комплексный подход, позволяющий разносторонне раскрыть их художественный смысл.Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.