Битая карта абвера - [9]

Владимиров лениво поднялся с постели. Ощущения, что он отдохнул за ночь, не было. Подошел к зеркалу. Помассажировал морщинки на лице. С сожалением отметил, что лучшая пора его жизни миновала. Тщательно прилизанные волосы с пробивавшейся сединой стали неопределенного цвета. А светлые, словно выгоревшие глаза, постоянно слезились. Он часто вытирал их платком, отчего веки были постоянно воспалены.

Наморщив лоб, попытался вспомнить, о чем начал было думать? Ах, да, о начальстве. Все командуют, все приказывают. В последнее время он старался как можно реже попадаться на глаза Шеверсу, который категорически запретил сообщать секретной полевой жандармерии какие-либо сведения о партизанах, пока сам не определит, чем он будет заниматься, а что можно передать в ГФП. Постоянное соперничество между этими службами раздражало Владимирова. Из докладов начальника вспомогательной полиции Дахневского знал, что в городе действует подпольная организация. Появились листовки. Была взорвана цистерна с горючим. Каких только упреков он не наслушался от гауптштурмфюрера. Выпуклые глаза Шеверса не мигая смотрели на Владимирова. Говорил шеф ровным, шелестящим голосом, в котором слышалась угроза.

— Вы отдаете себе отчет, что будет с вами, если эти безобразия в ближайшее время не прекратятся? — и он сделал выразительный жест, от которого по спине Владимирова поползли мурашки.

Еще бы! Не только отдавал отчет, но и реально представлял, что может последовать за этой угрозой.

Владимиров подошел к телефону, позвонил в горуправу и попросил секретаря Диану пригласить к нему начальника полиции и политического отдела.

Владимиров не был равнодушен к женщинам, но как закоренелый холостяк старался избавиться от любовницы, если она начинала покушаться на его свободу. Он перебрал несколько рекомендованных ему кандидатов в секретари и выбор остановил на Диане. Вспоминая вечера, проведенные с ней, улыбнулся. Ее опытность в любви поражала, хотя страсть никогда не касалась ее серых продолговатых глаз. Нравилась она ему тем, что ничего не требовала. Была малоразговорчива, не говорила о себе больше того, о чем он ее спрашивал. Ему было известно, что до войны она закончила институт, изучала немецкий язык. Как и многих выпускников, ее направили рыть окопы. При отступлении Красной Армии осталась на оккупированной территории. При регистрации сказала, что ее родители немцы, жили под Саратовом. И оккупационные власти признали Диану фольксдойч. Он был доволен и ее исполнительностью. Но не знал, что преданный секретарь-любовница с такой же преданностью сотрудничала и с абвером.

В горуправе его ждали начальник полиции Дахневский и начальник политического отдела Сырченко.

—  Господа, — вяло начал Владимиров, — вам известно о тех безобразиях, которые творятся в городе?

— Очень прискорбно сознавать, но... — без энтузиазма начал оправдываться Сырченко.

— А вы не допускаете мысли, милостивый государь, — оборвал его заместитель бургомистра, — что распространили листовки, взорвали цистерну с горючим молодые люди, среди которых вы обязаны были организовать работу?

— Наш отдел, — подобострастно заговорил Сырченко, — прилагает немало усилий по организации работы среди молодежи.

— А что сделано? Что конкретно?

— Я вам докладывал, что мы работаем с бывшим... э-э... служащим школы Дерюжкиным.

— Нуте-кось, извольте толком сказать, чем он занимается?

— Он организовал кружки при городском театре. Мы стараемся вовлечь туда побольше молодежи. Подготовим концерт.

— Для кого?

— В первую очередь для немецких офицеров и солдат. Мы уже приступили к составлению программы. У нас подобрана довольно приличная танцевальная группа. Есть исполнительница современных песен.

— Это уже кое-что, — обрадовался Владимиров. — Но концерты, сударь, нужно устраивать и для местного населения. Этим отвлечем их от ненужных мыслей. Проявляйте больше инициативы.

После ухода Сырченко в комнате зависла тишина. Невысокий, кругленький Дахневский с красным в веснушках лицом бросил косой взгляд на Владимирова. Тот машинально достал платок и вытер слезящиеся глаза.

Руководитель зондеркоманды презирал начальника полиции, считая его своеобразным противником. Эмиссар ОУН Дахневский был за самостоятельную Украину, а эмиссар НТС Владимиров — за единую и неделимую Россию. И хотя оба сознавали несостоятельность лозунгов, всё же продолжали испытывать неприязнь друг к другу.

— Вам бы, господин Дахневский, следовало брать пример с господина Сырченко. Мне надоело, сударь, получать головомойку за вашу... э-э...

— Вы хотите сказать: бездеятельность? — начальник полиции чуть заметно улыбнулся, но голос звучал тревожно.

Его ломаный язык выводил Владимирова из равновесия.

Дахневский вскочил и нервно прошелся по кабинету. Многих поражали частые, неожиданные перемены в настроении начальника полиции. Он мог подолгу сидеть молча, нахмурив брови и вяло отвечая на обращенные к нему вопросы, а то вдруг неожиданно оживлялся, говорил отрывисто, даже грубо.

— Сколько можно терпеть несправедливость? — он зло посмотрел на Владимирова. — Ты не знаешь?

— Не сметь обращаться ко мне на «ты»! Извольте не забываться, с кем говорите!