Битая карта абвера - [26]

Признание Шумского насторожило Петрова. С одной стороны вполне логично, что подобное задание дали официальному сотруднику разведки, а с другой — обер-лейтенант был только переводчиком, и к тому же — сыном русского эмигранта.

Словно угадав мысли Петрова, пленный сказал:

— Вам, видимо, кажется странным, как могли поручить мне такое задание. Постараюсь объяснить. Не сочтите за нескромность, но я трудолюбив. Никогда не лезу в чужие дела. Вероятно, это нравилось Фурману. Тем более, он знал моего отца и был уверен, что меня воспитали в ненависти к коммунистам. У нас сложились добрые отношения. — Он вяло улыбнулся. — Честно говоря, это в некоторой степени сдерживало меня от намерения перейти к вам.

Шумский потер виски, лицо его передернулось, словно от боли, губы мелко задрожали.

— Но я заблуждался. Когда со мной стряслась беда, от дружелюбия Фурмана не осталось и следа, — глухо проговорил он.

— Что же случилось? — спросил Петров.

— Фурман обвинил меня, будто в пьяном состоянии я нанес оскорбление немецкому офицеру.

Тон обер-лейтенанта свидетельствовал, что его гордость была сильно уязвлена н безмерно страдало самолюбие.

— Я стал жертвой авантюристов... Должен признаться, что служба в абвере требует исключительно крепких нервов. Я не считал себя неврастеником, но прошло менее года службы в абверштелле, и я понял, что мои нервы никуда не годятся. Я стал угрюм, начал допускать ошибки в работе, и тут Фурман неожиданно предложил мне отдохнуть пару дней. Это меня удивило и обрадовало. В первый же свободный вечер я пошел в офицерское казино. За столик ко мне подсел молодой офицер. Помню, пили с ним за знакомство, за победу... Потом пробел в памяти. Когда пришел в себя, смотрю, лежу в какой-то комнате на кровати. — От возбуждения на его лице проступили красные пятна. Он попросил воды и торопливо выпил полный стакан. — Вскоре пришел Фурман. На мой вопрос, где я и что со мной, он обвинил меня в том, что я в пьяном состоянии допускал весьма нелестные отзывы о действиях офицеров вермахта на оккупированной территории. В ответ на замечание, которое сделал мне офицер, я, по его словам, обозвал его скотиной, разбил ему голову бутылкой. Офицера в тяжелом состоянии доставили в госпиталь, а меня на гауптвахту.

Наблюдая за пленным во время этого рассказа, Петров отметил, что с нервной системой у Шумского не так уж плохо — он почти мгновенно переходит от состояния крайнего возбуждения к полному спокойствию. Несомненно, обер-лейтенант натренированный человек или же он искусно умеет скрывать свои чувства. И то и другое противоречило началу его рассказа.

— Поверьте, — продолжал Шумский, — хотя я и выпиваю, но никогда не теряю голову. И вдруг такое обвинение! Фурман без стеснения выплеснул то, что долго скрывалось в глубинах его души. Он кричал, как это я, русский недоносок, мог поднять руку на чистокровного арийца. Уж только этим я заслужил смерть без суда и следствия. Но он гуманный человек, поэтому рекомендует мне самому застрелиться. — Он нервно провел рукой по щеке, подбородку. — Но чем больше Фурман клеймил меня, тем больше я убеждался в моей невиновности, в том, что весь этот инцидент чистой воды провокация!.. Мне трудно передать весь ход разговора с ним, потому что все происходило, как в кошмарном сне... Положа руку на сердце, признаюсь, что для меня было неожиданным предложение Фурмана как второй вариант выхода из создавшегося положения — участвовать в известной вам теперь операции. Это только подтвердило, что все было заранее продумано и подстроено. Он дал мне на раздумье сутки. Вот тогда я и пришел к решению: пора с ними рвать. И вот я перед вами, — закончил Шумский и устало посмотрел на Петрова.

— Вы что-то хотите спросить? — поинтересовался Николай Антонович.

— Мне показалось, что у вас возникли ко мне вопросы.

— Пока нет.

Такой ответ окончательно обескуражил обер-лейтенанта. Он не мог уловить, сумел ли убедить Петрова, верят ли ему? Из под приспущенных век посмотрел он на чекиста. Его усталость обер-лейтенант мог для себя объяснить тем, что армии большевиков отступали, несли огромные потери, немецкие войска оккупировали Прибалтику, большую часть Украины, стоят под Москвой, Ленинградом. Но откуда такая выдержка? Полковник сидит перед ним спокойный, тактичный, в хорошо подогнанной военной форме.

— Вы вправе мне не доверять. Россию я покинул мальчишкой и совсем ее не помнил. Что-то отдаленное, словно зыбкий мираж, вставало в моей памяти. Но я скучал по Родине, о которой много рассказывала мама и другие эмигранты. Однако не постесняюсь признаться, что мне легче выразить мысль на немецком языке, чем на родном.

Мама, как щит в беде, подумалось Петрову, и он твердо произнес:

— Любовь к родине вам нужно еще доказать.

— Да, да, я докажу, — живо подхватил Шумский, — мне очень бы хотелось, чтобы вы поверили мне. Я расскажу все, что мне известно, и этим отрежу все пути к прошлому.

Петров, слушая обер-лейтенанта, подумал, что в его рассказе слишком все связно, прямо-таки подогнано, ни сучка, ни задоринки. Но что же все-таки настораживало Николая Антоновича? Он пристально посмотрел на пленного, который монотонно продолжал свой рассказ. Неужели внешность, манера держаться? Такой тип людей легко сливается с толпой, ничем не привлекая к себе внимания. Да, в этом достоинство разведчика.