Битая карта абвера - [25]

— Нам не нужен переводчик. Полагаю, что сведения, которые я хочу сообщить, могут быть вам полезны.

Петров отпустил переводчика и выжидательно посмотрел на пленного.

— Я не офицер сорок четвертого полка СС, а сотрудник абвера Шумский, — чеканя слова, произнес обер-лейтенант и выжидательно замолчал. Петров никак не среагировал на его заявление, и тот решил, что представитель советской контрразведки его не понял, поэтому повторил: — Я офицер немецкой военной разведки.

Но Петров по-прежнему молчал, предоставив возможность пленному выговориться без наводящих вопросов. Тем более, что он сам просил об этой встрече, а это значит, что шел сюда с определенной целью. Другое дело — какой? Петров был неплохим психологом. Он умел расположить к себе собеседника, завоевать его доверие, незаметно, исподволь внушая ему чувство ложного самоуспокоения. При первой встрече никогда не вел записей, чтобы беседа не казалась официальной, чтобы подозреваемый не настораживался, не предугадывал возможных дальнейших вопросов.

— С чего лучше начать? — в вопросе обер-лейтенанта зазвучала растерянность.

— Это вы решайте сами.

Шумский кивнул головой.

— Хорошо... Чтобы вы правильно меня поняли, мне необходимо объяснить, почему я, офицер абвера, перешел на сторону Красной Армии...

— Перешли? — Петров удивленно вскинул брови.

— Я не совсем точно выразился. Будет точнее, если скажу: сделал так, чтобы попасть в плен. Перейти линию фронта мне помешали партизаны. — После паузы заспешил, заглатывая окончания слов: — Я хотел бы рассказать о себе, о моих родителях, с тем чтобы вам были ясны мотивы, заставившие меня просить встречи с вами.

И пленный рассказал, что его отец Шумский Егор Петрович до революции был адвокатом в Ярославле, состоял в партии эсеров. После разгрома эсеровского мятежа в Москве, Ярославле и других городах молодой Советской России он с женой и сыном Юрием бежал к белым, а с ними потом за границу. Там он включился в антисоветскую деятельность, став впоследствии одним из функционеров Национально-трудового союза. Но жена не разделяла убеждений мужа. Она объективно оценивала белое движение, его бесперспективность и страдала вдали от Родины. Любовь к России передала сыну. По молодости она не приняла Октябрьскую революцию, воспринимала происходящее в Советской России так, как это ей внушал муж. Лишь в эмиграции осознала величие всего, что произошло на ее бывшей родине. Свое заблуждение оправдывала тем, что многие вещи нам непонятны потому, что они не входят в круг наших понятий.

Однако Шумский не скрывал, что ему и его матери нравилось не все, происходившее на бывшей родине. Этим он как бы хотел подчеркнуть, что не намерен завоевывать здесь дешевый авторитет. Он устало провел рукой по лицу. Пальцы слегка вздрагивали. Видимо, воспоминания давались ему не легко. И с молчаливого согласия Петрова он далее рассказал, что в Дрезденском университете к нему, сыну русского эмигранта, относились как к человеку второго сорта. Рассчитывать без протекции на то, что он сможет занять подобающее его знаниям и способностям место в обществе, было, по меньшей мере, наивно. Будучи студентом, он по рекомендации отца вступил в НТС. Это, по мнению Шумского, открывало перед ним хоть какие-то перспективы, так как организация поддерживала тесные связи не только с другими антисоветскими организациями, но и со службой безопасности и абвером. Перед войной с Советским Союзом его направили переводчиком в абверштелле первой танковой армии. В последнее время работал под руководством майора Фурмана, встречался с сотрудниками абвера полковником Рокито, майором Штейнбрухом.

Петров обратил внимание, что пленный, хотя и готовился к встрече, волновался. Вероятно, это было следствием хода беседы, к форме которой он психологически не был готов. От чекиста не ускользало малейшее изменение в жестах, интонации обер-лейтенанта при изложении фактов, событий, характеристик на бывших коллег. Мягкая припухлость его щек и полные, красиво очерченные губы придавали лицу привлекательность. Застенчивая улыбка играла на его губах. Иногда же лицо его выражало задумчивость. В общем, он был естественен.

И все же в течение беседы Петрову нет-нет, да и казалось, что Шумский недостаточно собран. Причина, которая побудила его принять решение порвать с прошлым, казалась Николаю Алексеевичу неубедительной. Складывалось впечатление, что подобным повествованием о себе и родителях он пытался увести беседу от главного, что должно было заинтересовать контрразведку. Но что скрывалось под этим главным?

— Мне представляется, что весь ваш рассказ — предпосылка к тому, ради чего вы пожелали встретиться со мной. Не так ли? — сказал Петров.

Шумский какое-то время сосредоточенно молчал. Петрову показалось, что вопрос, в подтексте которого можно было уловить недоверие, обеспокоил обер-лейтенанта. На его лице промелькнуло выражение озабоченности. Когда же он заговорил, прежняя живость тут же вернулась к нему.

— Дело в том, что я по заданию абвера должен внедриться в советскую контрразведку. Для начала мне поручено уточнить, какие части вашей армии стоят перед немецким фронтом, по возможности изучить работу тыла, а также моральное состояние руководящего командного состава. Последнее крайне важно, так как может способствовать отработке конкретных действий по их компрометации, а возможно и вербовке. — Он вновь замолчал, ожидая наводящих или уточняющих вопросов. После затянувшейся паузы, энергично потерев лоб рукой, он закончил: — Более конкретное задание я должен получить позже.