Битая карта абвера - [22]

Сорока молчал.

— Вася, ты же хотел бросить полицию. Ты же говорил, обещал мне! — Варя испуганно-просяще смотрела на Василия. — Как жить собираешься — тебя спрашивают?

По губам его скользнула едва уловимая улыбка. Как жить... Если бы он знал, как дальше ему жить... И неожиданно у него мелькнула мысль: а вдруг чекист уйдет? Встанет и уйдет, так и не узнав ничего о нем, не узнав правды. И от сознания, что своим молчанием он обманывает себя, Варю, всех — отбросил напускное безразличие и произнес:

— Зло порождает зло, и жизнь потом оборачивается тяжелым похмельем. Как сейчас для меня. — Сорока поднял на чекиста глубоко спрятанные под надбровьями глаза и тихо спросил: — Что меня ждет?

— Не стану скрывать, вы заслужили самое суровое наказание. Вас должен судить военный трибунал.

Сорока плотнее сжал губы. Плечи опустились. Но в глазах уже не было прежней отчужденности.

Кажется, лед тронулся, подумал Пилипенко, и спросил:

— Вы никаких известий не получали об отце?

— С начала войны — никаких, — ответил он глухо.

— Ваш отец жив. Его освободили, и он сражается с фашистами на фронте. — Уловив в глазах Сороки сомнение, достал сложенный лист бумаги. — Вот его письмо. Читайте.

Тот осторожно взял письмо, еще не веря, что оно от отца. Лишь взглянув на неровные строки, написанные карандашом, убедился — его почерк. Он начал читать письмо, губы его вздрагивали.

Пауза затянулась. Наконец Сорока поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Пилипенко.

— Теперь можно и поговорить, — еле слышно произнес он. — Варя вам сказала правду, хотел... — И более твердо закончил: — Теперь особенно хочу все бросить и уйти к нашим.

— Готов ответить, что стал полицаем? — не выдержал Николай.

— Хуже, чем есть, не будет.

— Может быть, теперь объясните, почему пошли в полицию?

Василий глубоко вздохнул, покосился на Варю:

— Трудный вопрос. Все, как в кошмаре... Вы спрашиваете, почему я стал полицаем. А ведь я и не знаю, что ответить-то.

Он рассказал, как попал в окружение и, чтобы не попасть в плен, ночами пробирался в родное село.

— А наши все отступали. Я совсем растерялся. Тут подкатил Матвей. Самогоном угощал. Советовал поступить в полицию, чтобы в Германию или в лагерь не угнали. Пьяный был, согласился. — Он провел дрожащими пальцами по щеке, подбородку, к которым несколько дней не прикасалась бритва. И горестно признался: — Матвей обещал, что мы ничего такого против наших делать не будем. А потом как началось... Охрану неси, продукты для немцев у населения отбирай... И эти вечные пьянки! А как люди смотрят на меня? Не могу больше, не могу...

Глаза Пилипенко на секунду стали колючими.

— Вы виноваты перед советской властью. Но ваша судьба в ваших руках. От вас требуется быть правдивым и откровенным, это учтет трибунал.

Сорока молча кивнул головой.

— Он будет говорить правду! — не выдержала Варя и умоляюще обратилась к Василию: — Верно же? Ну, чего молчишь? — последние слова она произнесла с надрывом, слезы потекли по щекам.

— Успокойся, Варя, — виновато попросил Сорока и, повернувшись к Пилипенко, заверил: — Я готов ответить за все, что натворил... Буду до конца откровенным. Спрашивайте.

— Хорошо. Для начала нам хотелось бы, чтобы вы рассказали все, что знаете о Носове.

— Видел его несколько раз в селе. Он жил у Елены Стеценко. Но боюсь, мало чем смогу вам помочь. Я о нем почти ничего не знаю. Как-то Матвей, — и он посмотрел на Варю, — вы, вероятно знаете, что Матвей — брат Ленки. Да, так Матвей рассказал, что Носов служил в нашей армии. Был ранен. Вроде шел к нашим, да не дошел. Прилип к Ленке. Вот и все, что я о нем знаю.

— А где он сейчас?

— Из уездной полиции позвонили и передали, чтобы Носов и еще один красноармеец, который тоже застрял у нас в селе, явились в город на регистрацию.

— И еще не вернулись?

— Не вернулись.

— А что Матвей говорит по этому поводу?

— Молчит. Да и не хочу я говорить с ним о Носове. Не нравится он мне. Он такой... ну, юркий. Всем улыбается, говорит вкрадчиво, а глаза так и шныряют по сторонам. О таких говорят: разом глядит и в душу и в карман.

— Немцы часто бывают в селе?

— Часто.

И тут Сорока хмыкнул, взглянув на Варю. Теперь он понял, почему она интересовалась, останавливались ли у Елены Стеценко немцы, приезжавшие в село на легковой автомашине. Он рассказал об этом чекисту.

Варя сидела притихшая, радуясь в душе, что Василий разговорился.

Пилипенко незаметно для девушки кивнул Ивницкому, и тот, наклонившись к Варе, тихо сказал:

— Пойдем во двор.

Она вопросительно посмотрела на партизана.

— Пойдем, пусть поговорят без нас.

На улице было ветрено. Тяжелые облака низко неслись над землей. Варя и Николай стояли недалеко от дома, когда в соседнем дворе появилась Ольга. Николай поспешно спрятался за сарай.

— Видишь эту девушку?

— Ну и что?

— Запомни ее, — с волнением продолжал Николай. — Это близкий мне и Андрею человек.

Ольга в это время разговаривала с соседкой. Потом развязала узелок, что-то показала. Соседка слушала и ответы сопровождала выразительным жестом: не надо! Она уже повернулась, чтобы уйти в дом, но Ольга схватила ее за руку, продолжая что-то оживленно говорить. Соседка остановилась, затем они вместе вошли в дом.