Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг. - [39]
Спустя несколько дней Горчаков отправил российскому посланнику в Вене Виктору Петровичу Балабину телеграмму, содержание которой сообщил и другим российским правительствам. Последовательно излагая историю с подготовкой конгресса и создаваемыми Веной препонами в его проведении, Горчаков резюмировал, что в случае если мир будет нарушен, «вся ответственность падает на венский кабинет, и он должен будет отдать строгий отчет Европе, покой и интересы которой он подрывает»[353].
Горчакова продолжало беспокоить неопределенное поведение германских государств и, прежде всего, Пруссии, рост воинственных настроений в Берлине против Франции и чаяния Австрии на поддержку со стороны Пруссии. После фактического срыва подготовки европейского мирного конгресса прусский нейтралитет являлся последним рубежом, защищавшим Европу от общеконтинентальной войны. Российский министр доказывал Бисмарку, что интересы Пруссии не имеют ничего общего с предстоящей войной. По его мнению, ни одна из европейских стран не была так заинтересована в сохранении мира так, как Пруссия, поскольку в предстоящей войне она не могла рассчитывать на какие-нибудь завоевания или на благоприятный исход в отражении иностранного нападения. К этому он добавил, что «с самого первого мгновения, когда Пруссия вступит в войну, из австрийской война превратится в прусскую, в то время как Австрия получит мирный договор с Францией за счет Пруссии»[354].
Но Россия не собиралась сидеть сложа руки. Горчаков сообщал Бисмарку о твердом намерении российского императора выдвинуть к границе с Австрией войска, чтобы доказать свою готовность к активным действиям. Эта информация была дополнена категоричной фразой Бисмарка: «Если российскому кабинету не удастся получить от Австрии удовлетворения на поле конгресса, тогда она будет искать его на поле боевых действий. Это не личные потребности только лишь князя Горчакова; чувства Его Императорского Величества в этом направлении глубже и более постоянны чувств его министра»[355]. Бисмарк констатировал, что, несмотря на все желание Александра II сохранить мир в Европе, «если же дело дойдет до войны, потребности страны и ее народа отвоевать прежние позиции на нижнем Дунае, и прежде всего, право на флот в Черном море, а так же реакционная экспансия, выходящая за рамки этих целей, будут гораздо сильнее, чтобы дать себя смутить каким-то не русским влияниям»[356].
Прусский посланник отмечал, что Александр II внимательно прочитывал письма Горчакова Балабину перед отправкой в Вену и придавал им более угрожающее прочтение[357].
Помимо жесткой позиции, которую Россия собиралась занять в случае начала войны, Бисмарк указывал на еще одну опасность для Австрии: восстания славянских народов и народные выступления в Венгрии. Бисмарк писал, что Россия попыталась бы использовать симпатии славянского и греческого населения, находившегося под господством австрийских и турецких властей, «несмотря на нерасположение императора к подобного рода мерам»[358]. Перед Австрией, еще не оправившейся от экономических трудностей Крымской войны, возникала вероятность войны на три фронта: в Италии, Венгрии и на Балканах. По мысли Бисмарка, это должно было убедить Берлин в том, что, если из-за политики Австрии по втягиванию Германского союза в войну, в боевые действия в ответ вступит и Франция, то Пруссия будет обречена сражаться с грозным противником на Рейне в одиночку, поскольку австрийской помощи в этом случае не последует.
Акцентом на антиавстрийских настроениях Александра II и рассуждениями о том, что ожидало бы Пруссию, вступи она в войну, Бисмарк пытался повлиять на сохранение принцем-регентом нейтралитета и ослабить попытки Австрии перетянуть Пруссию на свою сторону.
Бисмарк знал о том, что 12 апреля в Берлин по поручению Франца-Иосифа прибыл австрийский эрцгерцог Альбрехт, целью которого было вынудить Вильгельма выйти из выжидательного положения и перейти к активной поддержке Австрии. Бисмарк сердился от своей беспомощности и незнания того, как отвечать на вопросы Горчакова о роли Пруссии в предстоящих событиях. В письме жене 19 апреля он более свободно описал свои чувства: «Наша политика расстраивает меня; на своих же собственных водах мы остаемся плавником, который бесцельно гоним чужими ветрами, и какими ветрами! Дурными и зловонными! Как же редки люди с собственной волей в такой почтенной нации, как наша»[359].
В этих обстоятельствах Бисмарк прибег к хитрому ходу. С особой подробностью он передавал критику Горчаковым нерешительной позиции Пруссии, внимания Берлина не к своим интересам, но чуждым ему интересам Австрии и срединных государств. Бисмарк рассчитывал, что на Вильгельма повлияют слова Горчакова о том, что если Пруссия пойдет на уступки общественному мнению и поддержит Австрию, тогда «нужно будет искать Пруссию во Франкфурте или Вене»[360]. «Если же вы займете позицию, – продолжал министр, – доказывающую, что вы решились руководствоваться лишь чисто прусскими интересами, тогда вы принудите малые государства к желанной вам политике, и тогда уже Германию будут искать в Берлине»
