Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг. - [38]

.

Эффективность миротворческой политики зависела, однако, от враждующих сторон. Австрия действовала особенно наступательно и враждебно. Горчаков рассказывал Бисмарку, что австрийская пресса «уже смеется над конгрессом, говоря, что он, как нищий, стучится во все двери, чтобы найти себе кров»[342]. Одним из требований созыва конгресса Вена обозначила сокращение сосредоточенного на границе в Италии сардинского войска. Сама же она отказывалась идти на ответные шаги. Горчаков недоумевал: «Лишенные полезной цели предварительные условия Австрии не ставят перед собой никаких других целей, кроме как унизить противника и создать предлог, чтобы отказаться от переговоров. Венский кабинет хочет спровоцировать войну, не возлагая на себя очевидную ответственность. Вот в чем весь смысл этих уловок»[343]. На встрече с прусским и английским дипломатами и французским послом Луи Наполеоном Огюстом Ланном, герцогом де Монтебелло, состоявшейся 6 апреля, Горчаков выказывал свое негодование также и по поводу австрийских споров с определением места проведения конгресса. Он сообщал представителям иностранных государств отношение Александра II ко всем спорным вопросам. По его словам, император был не только «утомлен», но ему «было противно» от тех несущественных возражений, которые возникают относительно предстоящих переговоров. «Россия, – продолжал он, – с самого начала осложнений надеялась оказать противоборствующим сторонам самоотверженную службу. Но если великодушные предприятия, от которых зависит спокойствие Европы, будут разбиты спорами по несущественным вопросам, которые не служат никакой иной цели, как предоставить Австрии предлог для отсутствия на конгрессе, император вернется к чисто наблюдательной позиции»[344].

Отношение к Австрии в Петербурге было и без того прескверное. В одном из своих первых писем жене[345] Бисмарк приводил нелицеприятные сравнения: «О том, как низко упали здесь австрийцы, не имеют ни малейшего представления; ни одна паршивая собака не возьмет из их рук и куска мяса». По его впечатлениям, в российском обществе ожидали лишь момент, чтобы «вонзить австрийцам в спину штык». По его словам, «вся русская политика не оставляет места никакой другой мысли кроме той, каким образом можно уничтожить Австрию». Он дал яркую характеристику отношению Александра II к политике Вены: «Даже спокойный и мягкий император приходит в ярость и гнев, когда говорит об этом».

Особенно расстраивало Петербург то, что апелляция Буоля к национальным чувствам немцев, его попытка заручиться поддержкой Германского союза находили отклик в Германии[346]. Все это вело к расширению зоны конфликта на европейском континенте, а Россия нуждалась в сохранении мира в Европе, так как вовлечение в вооруженное противостояние грозило сорвать задуманные императором преобразования. «Дай Бог, – писал великий князь Константин своему брату Александру II, – чтобы война, в которой я почти что не сомневаюсь, прошла, не коснувшись ее (России – В. Д.), дабы не остановить ее теперешнего развития сословного и промышленного»[347].

Также и Бисмарк обращал внимание Берлина на это. 27 апреля 1859 г. он писал принцу-регенту: «Российское правительство имеет исключительно все основания желать мира <…> беспорядки, которые могли возникнуть в Западной Европе и затруднить получение иностранных капиталов, были бы так же губительны, как непосредственное участие (России – В. Д.) в войне за пределами своих границ»[348]. Учитывая занятую Австрией позицию, Бисмарк сомневался в вероятности мирного урегулирования войны.

Ситуация менялась с такой быстротой, что в дипломатических ведомствах европейских государств не успевали отвечать на одни предложения, как появлялись уже другие. Так, например, в начале апреля Лондон выступил с проектом общего разоружения Франции, Сардинии и Австрии как первого шага на пути созыва конгресса. Обрадованный таким планом, Горчаков с усердием принялся за его воплощение, заявив Бисмарку, что «положение вещей кардинально изменилось»[349]. Однако уже 18 апреля 1859 г. на встрече Горчакова, Бисмарка, Крэмптона и герцога де Монтебелло были озвучены новые планы и предложения сторон. Донесение Бисмарка в Берлин, детально передавшее переговоры дипломатов[350], описывало творившийся в дипломатической переписке между внешнеполитическими ведомствами Европы хаос.

Постепенно противоборствующие стороны убеждались в военном сценарии развития дальнейших событий, как неизбежном исходе противостояния. Острота момента заключалась в том, кто начнет военные действия. Ни одна из сторон не хотела нападать первой, поскольку в таком случае, как считал Бисмарк, «голос всей Европы был бы отдан в пользу стороны противоположной»[351].

Затянувшийся переговорный процесс по подготовке конгресса не находил одобрения в российской столице. Горчаков сообщал Бисмарку, что терпение Петербурга было на исходе. России, по словам Горчакова, «единственно соответствовало бы ведение всеми остальными великими державами между собой войны до изнеможения, в то время как она берегла бы себя, чтобы согласиться на решающее энергичное вмешательство на условиях, служащих ее собственным интересам»