Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг. - [36]
Скоро Европа заговорила о предстоящей войне, австрийские ценные бумаги поползли вниз. В прусском парламенте действия Наполеона III начали сравнивать с политикой его дяди, императора Наполеона I. Предполагали, что в складывающихся обстоятельствах эскалация итальянского вопроса будет следующим после Восточной войны актом агрессии французского императора, далее последует вооруженное выступление против Пруссии на Рейне, потом борьба с Англией и в завершение – война против России[323].
Как и во время Крымской войны, теперь в международных отношениях многое стало зависеть от позиции Пруссии. Для руководителей внешнеполитических ведомств Европы было загадкой, каким окажется внешнеполитический курс прусского правительства «Новой эры». В конце 1858 г. великий князь Константин Николаевич передавал в своих письмах Александру II из Европы, что ни сардинский король, ни Кавур, ни Наполеон III не были уверены в образе действий Берлина. Да и в самой Германии все были взволнованы: «Главный предмет разговоров и ожиданий во всей Нимеччине теперь составляет перемена Министерства в Пруссии. Первое впечатление вообще было удивление, второе беспокойство и неизвестность насчет будущего»[324].
Великобритания была заинтересована в примирении Австрии и Пруссии и даже заключении с ними союза, действие которого было бы направлено против намечавшегося российско-французского согласия. Учитывая внешнеполитические взгляды нового окружения принца-регента Вильгельма, такая перспектива была бы встречена в Берлине с пониманием.
Наполеон III также не отставал в этом вопросе. В разговоре с великим князем Константином Николаевичем 22 декабря 1858 г. он высказал свой план утверждения новой системы безопасности в Европе, согласно которому мир на континенте зависел от тесного сотрудничества «сильной России, <…> сильной Франции по краям материка, <…> и полусильной Пруссии с слабой Нимеччиной посредине, которую мы и вдвоем с Францией всегда сможем заставить быть с нами заодно»[325].
Часть этого плана с российскими поправками была успешно реализована в тайном договоре 3 марта 1859 г.[326] «Мы вступили в решительный союз с Франциею, подтвержденный письменным актом»[327], – писал Александр II своему брату Константину. Согласно этим договоренностям, Россия придерживалась позиции нейтралитета в предстоящей войне и выставляла наблюдательный корпус в Галиции, дабы парализовать австрийскую армию на ее северо-восточном фланге и сковать, таким образом, действия Австрии в Италии. В обмен Россия рассчитывала получить поддержку Франции в деле отмены ограничительных статей Парижского мира: о нейтрализации Черного моря и уступке Южной Бессарабии.
Несмотря на сохранение договора в тайне, информация о нем все же была опубликована в английской «The Times» как ответ на попытки России заменить Англию в роли посредника в решении итальянского вопроса. Газетный шум перекинулся в Германию. В общественном мнении германских государств появились страшные картины нападения французов на Рейн, а русских – на Вислу. «Станем бодрствовать и вступим в соглашение»,[328] – предлагал английской королеве Виктории прусский принц-регент Вильгельм.
Пока Бисмарк мчался сквозь вьюгу в Петербург, австрийские, сардинские и французские полки направлялись к возможным театрам боевых действий. Европейские государства готовились к войне, которая угрожала захлестнуть весь континент. Вероятность локализации конфликта зависела от Германии. «Если Германия с Пруссией во главе поймут свое настоящее положение и не будут вмешиваться в дело, которое вовсе до них не относится, и если Англия не перепутает всего своей всегдашней двойственностью, я убежден, что тогда все пойдет хорошо и что мы останемся в покое»[329], – писал российскому императору его брат Константин.
Во фразе: «дело, которое вовсе до них не относится», – как раз и скрывалась вся сложность положения германских государств. Как и в годы Крымской войны, австрийский министр иностранных дел Буоль стремился к тому, чтобы придать предстоящей войне общегерманское значение, заполучить заветную поддержку Германского союза и открыть второй фронт на Рейне.
И это уже не представлялось сложным, поскольку германское общественное мнение было взволновано лозунгами консерваторов, как, например: «По будет защищаться на Рейне». Даже 90-летний Эрнст Мориц Арндт, автор листовок и памфлетов в годы Освободительной войны против Наполеона, вновь взялся за перо. В его воззвании «К немцам!» были следующие слова: «Коли зло случилось, или будет выпущено на свободу, да не посмотрит один немец на другого, а есть ли в его руке шпага, речь же о другом: Пруссия и Австрия! Вся Германия! Да будет так, как было в 1813 и 1814 годах!»[330]. Даже такой закоренелый поборник прусского партикуляризма, каким был историк и национал-либеральный политик Генрих фон Трейчке, взывал о почти неразрешимом разладе: «Должны ли мы склонить итальянский народ под иго старого врага германского единства, переданного нам по наследству, под этот вырождающийся, лживый, поповский дом Габсбургов? Или мы должны поддержать этого Наполеона, который представляет деспотизм другого, но не менее мерзкого, рода?»
