Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг. - [40]

.

Возможно, письма Бисмарка в Берлин внесли свою лепту в то, что миссия эрцгерцога Альбрехта окончилась ничем, и прусское правительство ограничилось лишь общими заверениями.

Так же безрезультатно завершилась и поездка в Петербург австрийского чрезвычайного уполномоченного графа Алоиза Карольи фон Нагикарольи, о котором говорили, что «он скорее взойдет на виселицу, нежели отправится на конгресс»[362]. По определению Горчакова, «Карольи привез в Петербург „одни фразы, призывы к консервативным принципам и старым симпатиям“»[363].

Когда в Петербурге убедились, что австрийская политика безвозвратно перешла на рельсы войны, Горчаков стал активнее вести себя в отношениях с Францией. Как раз в это время в Пруссии начали распространяться слухи о подробностях подписания секретных соглашений между Россией и Францией. Бисмарк несколько раз спрашивал об этом у Горчакова, но каждый раз получал отрицательный ответ[364], который, правда, не убедил Берлин. В прусском парламенте отказывались верить в то, как Россия, одним из покровителей которой был святой Георгий Победоносец, поражающий змия, могла подписать договор с Францией, лукавые действия которой сеяли вражду и подстрекали к революции в Европе[365]. В адресованном министру Горчакову письме от 27 апреля российский посланник в Берлине Андрей Федорович Будберг спрашивал, какой ему дать ответ Шлейницу на его конкретное высказывание о том, что между Россией и Францией существуют договоренности. «Категорически заявите Шлейницу, что между нами и Францией нет наступательного и оборонительного союза <…> Вы можете подтвердить, что Россия не только не связана никаким наступательным и оборонительным союзом, но располагает и сейчас полной свободой действий»[366].

О всей серьезности предстоящих событий Бисмарк убеждал не только Берлин. Многочисленные дипломаты, представлявшие в Петербурге интересы германских срединных государств, не принимали участие в совещаниях на высшем уровне и обладали лишь той информацией, которую посланники великих держав сочтут нужным им сообщить. Учитывая это обстоятельство, Бисмарк активно пропагандировал среди германских дипломатов мысль о том, что «Россия достаточно сильна, чтобы нейтрализовать вооруженные силы Австрии»[367], а австрийская война против Франции в одночасье может стать германской. Таким путем Бисмарк стремился ослабить давление на Пруссию германского общественного мнения, принуждавшего ее оказать активную военную помощь Австрии.

Ход европейских событий в скором времени потребовал от дипломатов решения новых задач.

27 апреля, когда Бисмарк готовил донесение на имя принца-регента Вильгельма и европейские дипломаты старались разрядить обстановку, австрийские войска перешли итальянскую границу.

Великий князь Константин успокаивал Александра II: «У Тебя, любезнейший Саша, должна быть совесть чиста, потому что Ты со своей стороны сделал все возможное для сохранения мира»[368]. Теперь слово было за военными. Перед дипломатами возникла новая задача локализовать войну итальянским театром боевых действий.

С конца апреля 1859 г. все донесения Бисмарка из Петербурга относительно Итальянской войны содержали в себе основную мысль: вступление Пруссии в войну не соответствует ее государственным интересам, в противном случае это может привести к российскому военному выступлению, что будет означать общеевропейскую войну.

Первые шаги по локализации кризиса предпринял Париж. С позволения Наполеона III герцог де Монтебелло просил Бисмарка передать в Берлин французское предложение о гарантии неприкосновенности территории Германского союза, поддержанное Россией и, при благоприятном исходе, Англией, в обмен на заверения Пруссии оставаться нейтральной во время Итальянской войны. Об этой новости Бисмарк срочно телеграфировал 29 апреля в Берлин, а позже составил подробные отчеты на имя министра Шлейница[369].

Прусский дипломат с воодушевлением воспринял французскую инициативу и внимательно следил за дальнейшими событиями. Он даже на некоторое время покинул проходивший 30 апреля в честь дня рождения Александра II бал, чтобы передать в Берлин телеграмму важного содержания: «Император Александр только что на балу сказал мне лично, что по отношению к нам он желает взять на себя в письменной форме гарантию французского обязательства не нарушать общую союзную границу, если мы пообещаем не нападать на Францию. Его желание ограничить войну в Италии и его предложение связать себя подобным образом обязательством – лучшее доказательство того, что он не имеет никаких внушающих опасение договоренностей с Францией, к тому же лучший способ предотвратить их»[370]. В подобном духе писал российскому посланнику в Берлине министр Горчаков 3 мая: «Постарайтесь елико возможно подчеркнуть намерение императора сохранить в неприкосновенности близость наших теперешних отношений с Пруссией»[371].

Александр II искренне радовался тому, что Пруссия начинала действовать в направлении локализации конфликта[372]. Он ревностно воспринимал попытки извне, идущие в частности из Англии[373], подтолкнуть Германский союз к активным военным действиям. Также российский император переживал от того, что «прочие германские державы с ума сошли и только и бредят идти самим атаковать Францию. Не знаю, удастся ли нам их урезонить, иначе война сделается всеобщею»