Биро-Биджан - [55]

Вдруг он услышал, что его кто-то толкает и зовет:

— Мейлах, Мейлах, вставай, перестань кричать, разбудил всех.

ДВЕ КОММУНЫ

I

Я уверен, что, перечитав эти строки, Люба стиснет зубы, глубоко вздохнет и скажет сама себе:

— Это все не то, что надо.

Когда я встретил ее впервые, она сидела в палатке перед раскрытой тетрадью и что-то собиралась писать; она сказала мне, что должна заполнить пробелы, которые заметны в газетах. И, жестикулируя маленькой загорелой рукой, она пыталась доказать, что не видно, чтобы газеты правильно информировали о Биро-Биджане: они не рассказывают о больших муках переселенцев; они не рассказывают об их радостях; не откликаются на…

— М-м… я забыла, как сказать… На то, что имеет наибольшее историческое значение. — Нет, это не то, что она думала.

— Что же вы думали?

Люба стиснула свои плотные зубы, отчего напряглось осунувшееся лицо, шлепнула рукою комара и рассердилась:

— Что, вы хотите, чтобы я вам все разжевала и в рот положила? Вы, кажется, не ребенок.

Нет, я не ребенок. Я стоял над Любиной растрепанной головой. Много говорил и доказал ей, что я таки не ребенок. Не все мне надо разжевывать. Но то, что она рассказывает, это же не так просто, чтобы понять с первого раза. Но Люба не может объяснить, хоть готовится стать учительницей, а умение объяснять должно у нее стоять на первом месте. Но, к сожалению, это не так: у нее в голове рождается много мыслей одновременно. Каждую мысль ей сразу хочется. ну, претворить в жизнь. Но ей мешает множество трудностей. Из-за этих препятствий мысль. ну, разбивается на маленькие частички, эти частички — еще на меньшие и так далее — так далее, пока мысль не развеется совсем. И.

— М-м… я забыла, как сказать…

Люба страдальчески сморщила осунувшееся лицо и уронила тетрадь. Она наклонилась, чтобы ее поднять, а когда поднялась, ее блестящие черные глаза наполнились слезами. Она шлепнула комара на лице и спросила меня:

— Теперь вы уже понимаете?..

На мой ответ Люба уже не надеялась. Она минутку о чем-то подумала и сразу успокоилась. Глаза ее снова стали большими, блестящими черными дырками в ярко-белых белках. Она пригласила меня сесть. Но не было на чем сидеть: маленькая, низенькая палатка переполнена ящиками, сумками, корзинами. На этом навалены сверху целые и надрезанные буханки хлеба, погнутые чайники, куски кожи, сбруя, разорванные тетради и грязные чашки.

И я, и Люба искали глазами свободное место и не нашли. Люба поднялась и попробовала выйти. Но везде было так понаставлено, что негде было поставить ее маленькую ногу. Тогда она снова села на то же место, а я остался стоять над ее черноволосой растрепанной головой.

Теперь она раскрыла тетрадь на чистой странице и карандашом писала на ней точки, черточки, закорючки. Она смотрела в тетрадь, водила карандашом и показывала мне на эти значки. Но все они, на мой взгляд, были в таком беспорядке, что я не мог из них составить себе ни одной внятной идеи. Они больше напоминали черточки, которые выходят случайно из-под детской руки, чем фигуры, нарисованные рукой взрослого человека, который хочет ими что-то объяснить.

Главная вещь, к какой стремится Люба и какую она мне хотела показать разными значками на белой странице тетради, — это организация. Всю свою жизнь она ее любила, стремилась к ней так, что все остальные вещи отошли. ну, на второй план. Ее отец был каменщик, а в их местечке как-то строили высокий дом. Надо было подавать наверх кирпич. Как это делали быстро, как. ну, организованно; как это было красиво! Да, просто красиво! Работники в грязных фартуках встали на разную высоту и один у другого быстро и ловко брали кирпич и передавали следующему, принимали и передавали. Вся эта организация ей тогда показалась такой простой, такой.

— М-м… забыла, как сказать…

А потом, позднее, когда она уже училась в техникуме, один какой-то учащийся начал организовывать хор. ну, чтобы петь. У этого учащегося были большие, необыкновенно красивые синие глаза, он хорошо умел играть на скрипке. У него были длинные тонкие пальцы, а звали его Нюмчик. Сам он был светлый, а игра его тоже была такая ясная, светлая. Да, да, светлая.

Тут уже дело было сложней: надо было, чтобы каждый пел свое, а результат чтобы был один.

— Вы понимаете! — все вместе чтобы пели одно. Песня. ну, мотив, чтобы был один, хоть каждый поет свое. Тут организация должна быть уже совсем, совсем другая.

— Я боюсь, что вы снова меня не поняли.

Теперь уже Люба не смотрела в тетрадь, только на меня. Лицо ее с черными глазами пылало. Оно было напряженным и готовым в каждую тысячную долю секунды взволноваться. Она шлепнула комара на руке и глубоким грудным голосом спросила:

— Скажите, вы меня поняли?

Моего ответа она не ждала и продолжала дальше.

А в последнее время, когда в техникуме начали поговаривать про организацию коммуны из молодежи, чтобы поехали в Биро-Биджан, то Люба взялась за это первая.

— Вы понимаете? — Тут уже дело очень сложное. Тут надо организовать целую жизнь. Надо приспосабливать разные характеры… ну, наклонности одного учащегося к другому. Надо, чтобы трудовые интересы, которые у всех сходятся, влияли на характеры так, чтобы их абсолютно разные черты, штрихи, чтобы стали. ну, одним хором, еще больше. чем-то таким.