Биография вечного дня - [19]

— Слушай! — Крачунов спешит, боясь, как бы их не прервали. — Ты не могла бы…

— Что? — с неподдельным интересом спрашивает Роза.

— Ведь никто не подозревает о наших отношениях…

Ах, этот Сребров, этот Сребров!

— Нет! — Роза мигом догадывается, куда он клонит. — Ни здесь, ни на вилле. Тебе надо было позаботиться о подходящем убежище еще в ту пору, когда ты уверял меня, что песенка Гитлера спета.

— Я никогда тебя не уверял, что песенка Гитлера спета!

— Ты позабыл или не хочешь вспомнить… Но сейчас это не суть важно. Сейчас у тебя единственный выход — бежать за границу.

Крачунов роняет трубку на стол. Роза права: единственный выход — бежать за границу.

— Алло! Алло! — настойчиво зовет она его.

Но Крачунов больше не обращает внимания на телефон. Оглядевшись — не забыл ли чего, — он устремляется к выходу. Настойчиво повторяющиеся «алло» слышны чуть ли не во всех четырнадцати комнатах и преследуют его до самой улицы.

9

Вернувшись к зданию Общественной безопасности, Николай замер в оцепенении. Неужели упустили Крачунова, неужели он незаметно ускользнул из своей берлоги? Здание скрыто во мраке, его окутывает молчание. Ни малейшего признака жизни, двери распахнуты — и входная, и та, что ведет в прихожую. Смирение, отчаяние — оба эти чувства одновременно владеют душой Николая. Ну что ж, каждому свое… Он вполне отдает себе отчет, что эта ночь — звездный час его жизни: на него возложили сложнейшую задачу; выполняя такую задачу, человек либо переступает роковую межу, отделяющую будничное от необычного, либо остается на том же берегу — в неподвижности, без надежд. Два года он прямо-таки ощущает эту межу, она проходит через все его дни, вызывает в нем чувство неудовлетворенности, сознание собственной ущербности, убивает в нем вкус к большим и маленьким радостям жизни. В сущности, он улавливал незримую преграду почти во всем: в словах, сказанных как бы в шутку о его принадлежности к интеллигенции (книги плюс скрипка плюс мечты о театре), и во внезапных исчезновениях его товарищей — то они где-то пропадают с утра до обеда, то их нет весь вечер (заседают где-нибудь без него!), — и даже в их отчаянной бедности (особенно гнетет его мысль о нищете, в которой живет Виктор, в которой прозябает вся его семья). Правда, можно насчитать несколько человек из зажиточных семей, в основном это девушки (об их участии в борьбе против тирании и полицейского произвола рассказывают легенды). «Сбережений» матери Николая явно недостаточно, чтобы считать и его «зажиточным», тем не менее он постоянно ощущает на себе бремя некоей вины, о ней напоминает ему то обидное слово, то недобрый взгляд, проникающий прямо в душу, — можно подумать, что Николай ответствен за все «злодеяния мирового капитализма». Только Кузман не поддается общему психозу, то тлеющему, то вновь вспыхивающему. К Николаю он относится так же, как и к другим членам группы — снисходительно, подчеркивая, что они по сравнению с ним, с Кузманом, еще дети и за ними нужен глаз да глаз, чтобы кто-нибудь не обжегся (хотя сам он старше их всего на пять-шесть лет). А вот к Лозеву (своему ровеснику, студенту технического училища) он относится совсем по-другому, уже как к взрослому мужчине. И в трудных, и в обычных обстоятельствах они держатся как равные, советуются втихомолку, делятся секретами. Иной раз и вспылят, но и в этом случае стараются обсудить все трезво, не ущемляя достоинства друг друга.

И вот наконец и Николаю выпал крупный шанс — Кузман доверяет ему поимку Крачунова. Либо ты его арестовываешь, либо ликвидируешь — выполнив этот страшный приказ, ты переступишь заветную межу. Как же мог он упустить такую возможность? Какой же он лопух — ухитрился проворонить такую крупную дичь, даже не подвергнув себя опасности! Как это его угораздило пойти по ложному следу — Сребров ни в коей мере не может компенсировать потерю, если даже его поймают, что тоже мало вероятно!

В одном окне вспыхивает робкий огонек, и Николай чуть не кричит от счастья — в здании кто-то есть! Потом начинается спектакль, который приводит его в изумление: окна одной комнаты заливает яркий свет, потом окна другой, третьей, четвертой, кругом обилие света. В чем же дело, кто и с какой целью устраивает эту иллюминацию? Здание Общественной безопасности смахивает на пароход, стоящий на якоре в глубоком мраке, — огромный, загадочный. Минут через пять-десять свет в комнатах гаснет в обратном порядке, одно окно за другим, и пароход растворяется во мраке. Николай напряженно раздумывает: быть может, кто-то проверяет электропроводку? Или эта иллюминация после полуночи служит сигналом? Но для кого и с какой целью? Николай отбегает назад и прячется за ажурной чугунной калиткой, с этой удобной позиции ему все видно: вот мимо проскользнула невысокая худощавая фигура — человек озирается по сторонам, словно ищет кого-то.

— Эй!.. — слышится приглушенный крик.

«Виктор!» — узнает Николай и машет ему рукой.

— Видал?

— Видал.

— Как ты это объясняешь?

— Понятия не имею.

— Я тоже. Хотя какое-то объяснение все же должно быть.

— Боюсь, что для нас это останется загадкой, — с сожалением и досадой говорит Николай. — Тебе придется сбегать к Лозеву.