Биография вечного дня - [16]

И в это мгновение наступает тишина — неожиданная, оглушительная. Словно и стрельбы никакой не было и никто никого не преследовал. «Куда он пропал?» — суетится Николай, вставляя в пистолет новую обойму, и идет в густую тень липы, где затаилась Елена. Их руки соприкасаются — живы! И тут от Торговой палаты доносится вполне мирный звон — один-единственный раз бьют часы.

— Половина, — машинально отмечает Елена. — Но половина какого? Во всяком случае, рассвет еще не скоро.

Они обшаривают глазами видимое пространство, но Медведя нет и в помине.

— Я остаюсь! — категорически заявляет Елена, и слова ее звучат как клятва, а в глазах огонь — Николай видит ее такой второй раз за эту ночь.

— И до каких пор?

— Пока не обнаружит себя.

Николай кладет в ее влажную руку обойму патронов.

— Возьми, может, понадобятся…

Однако он медлит, не решается уйти: как оставить ее одну — хоть и под укрытием развесистого дерева, — на виду у этого матерого волка!

— Ступай, ступай… Твоя задача — Крачунов! — Она говорит тихо, и лишь по движению губ он понимает, что она торопит его.

Он выходит на открытое место нарочно — пускай соблазнится, пускай выдаст себя! И, повернув в сторону здания Общественной безопасности, с вызовом шагает прямо посреди улицы, как бы говоря: «Стреляй, сволочь, стреляй!», хотя живот его сжался в тугой ком, а к потной спине прилипла сорочка. Он чувствует, что у него свело челюсти — так он стиснул зубы. И лишь свернув в переулок, он переводит дыхание и неожиданно для себя начинает смеяться. Если бы сейчас кто-нибудь увидел его, наверняка принял бы за сумасшедшего. А может, они в самом деле сошли с ума — Николай и его друзья, — пустившись очертя голову преследовать и «обезвреживать» ненавистных представителей власти, у которой железная хватка и свалить которую никто пока не сумел?

8

Крачунов, пинком столкнув с лестницы труп собаки, возвращается в кабинет и гасит свет. Ему кажется, что в темноте он скорее соберется с мыслями. Но, усевшись за стол, он ощущает острую боль в голове, словно ее стягивают цепью. Удивительное дело — он всю жизнь гордился тем, что понятия не имеет о головной боли и что не пользовался таблетками аспирина, если, правда, не считать того случая, когда был в кошмарном состоянии после долгой, нудной и непривычной для него попойки с посланцем Драголова из Софии. Этот тип подговаривал его убить одного арестанта, так как Гешев хотел, чтобы тот остался в живых. «Эта лисица приберегает его для англичан! — до сих пор звучит в ушах Крачунова гундосый бас — Эта лисица и перед союзниками выслуживается!» Крачунов не поддался уговорам и не отправил на тот свет «как бы случайно», при допросе, молодого человека, отпрыска богатых торговцев, зато навсегда сохранил отвращение к состоянию глубокого опьянения. Вот тогда-то, чтобы прийти в себя, он единственный раз в жизни принял аспирин — по совету своих подчиненных и этого пройдохи Среброва, который легко преодолевал тяжкие последствия любого злоупотребления сомнительными удовольствиями. Служил здесь еще один «фрукт» — следователь Павлов. Тот, подобно Крачунову, все хвастался, что никогда не испытывал зубной боли, хотя уже сорок пять стукнуло, а кончил он довольно нелепо — погиб в автомобильной катастрофе, по дороге на Дулово занесло грузовик с амуницией.

А сейчас у Крачунова такая адская боль, хоть на стену лезь, — шипы железного обруча врезаются в лоб, виски, затылок. Он отчетливо ощущает, где проходит этот кошмарный обруч. Черт возьми, надо же случиться, чтобы именно в эту ночь его постигла еще и эта беда, когда сознание должно быть ясным, чтобы все взвесить с предельной точностью! Сребров прав — надо действовать. И хотя шансы на то, что буря пройдет стороной, довольно-таки ничтожны, зато есть вроде бы еще надежда на скорое возвращение здоровых сил нации — надо только найти хорошее убежище и выждать. Крачунов зажигает настольную лампу с конусообразным отражателем — раньше он пользовался этой лампой при допросах, направляя пучок света в лицо арестованному, — и идет в чулан, чтобы там под краном освежиться холодной водой. Подставив голову под ледяную струю, он долго плещется — до того, что аж зубы стучат. «Еще не хватало, чтобы меня начало лихорадить!» — мелькает тревожная мысль, и он стаскивает висящее на двери полотенце, грязное и, как всегда, вонючее! В этот момент его внимание привлекает роскошная лепка — эта деталь его прямо-таки изумляет, — лепка даже в чуланчике! Ему не раз бросались в глаза кокетливые лепные фигурки на потолке его кабинета, но чтобы уж так украшать клетушку, служившую, очевидно, подсобным помещением для кухни, — это не только расточительство, но и кощунство: владельцы особняка, как видно, не жалели денег! Он как зачарованный переходит из комнаты в комнату — а их ни много ни мало четырнадцать! — зажигает светильники и люстры и разглядывает потолки: да, всюду лепка, всюду изящные розетки — и все разные, у каждой свой мотив. Он смутно вспоминает, как Общественная безопасность реквизировала этот особняк, принадлежавший какому-то еврейскому семейству, бежавшему из Болгарии, прежде чем начались гонения и массовые высылки, то есть до введения законов против неполноценных рас. Недурно они устраивались, эти тузы, какой шик во всем, какой размах! Хорошо, хорошо, что Гитлер вовремя спохватился и начал их истреблять, как гнид! А болгарские правители… Их на это не хватило, они оказались безвольными — и Габровский, и Божилов, даже Цанков, который всегда держал нос по ветру…