Библиотека плавательного бассейна - [93]

— К тому же здесь Альдо, — добавил он и пошарил вытянутой рукой за спинкой своего кресла, после чего оттуда показался кудрявый молодой человек маленького роста, в джинсах в обтяжку. Подойдя, я увидел на полу пачку фотографий, которые он там просматривал. Я пожал его на удивление большую красную руку, и он расплылся в самодовольной улыбке человека, получившего привилегию. — Альдо — мой торговый агент, — сказал Стейнз, — мой Иоанн Креститель.

Это был бойкий юноша с ладной фигуркой, и я решил, что он наверняка имеет какое-то отношение к планируемой вульгарности.

Мартини, выпитый натощак, подействовал чересчур сильно, и меня сразу слегка развезло. Мы немного поболтали о том о сем — Альдо, правда, не проронил ни слова, зато вместо него с гордым видом говорил Стейнз: «Нет, Альдо это не волнует, да, Альдо?» — или, намекая на то, что при других обстоятельствах итальянец может быть интересным собеседником: «Вот и Альдо всегда так говорит». При этом Стейнз дотрагивался до какой-нибудь части его тела, а Бобби кивал и вскидывал брови так, словно хотел сказать: эти гомики ни в чем меры не знают.

Я уже собирался перейти к третьей порции коктейля, когда Стейнз попросил всех  п е р е й т и  — нет, не в столовую («Потом нас ждет особое угощение»), а в студию. У меня возникло неприятное чувство, что мы все идем смотреть порнофильм и что в такой компании он не только не вызовет возбуждения, но и приведет в смущение. Чарльз взял меня под руку — скорее не желая никуда отпускать, чем нуждаясь в поддержке: сжав мою руку, он не стал на нее опираться. У всех на лицах застыло странное, довольно отвратное выражение затаенного ожидания, и до меня дошло: я — единственный гость, толком не понимающий, что происходит.

Еще в большее замешательство я пришел в студии, где галдели другие гости. Пока мы бездельничали, хозяин умчался куда-то с важным видом занятого срочным делом профессионала. Романтический эдуардианский задник с его балюстрадой и ниспадающими, подернутыми дымкой ветвями был на своем месте, а перед ним стоял принесенный из сада шезлонг с множеством подушек. Там сидели двое белокурых подростков в рубашках с отложным воротником и облегающих штанах в полоску. Ребята передавали друг другу окурок толстого косяка, заслоняя его ладонью, словно швейцары, прячущие от посторонних глаз или от дождя запретную сигарету. Расположенные полукругом прожектора с отражателями должны были освещать некое подобие сценической площадки, отделенное от нас нагромождением стульев.

— Бокалы у всех наполнены? — с неподдельным интересом спросил Бобби. — Садитесь же, ради бога! Иначе мы никогда не начнем.

Чарльз уселся на старый скрипучий стул, украшенный резьбой, и оглянулся с легким беспокойством, желая убедиться, что свой стул я поставил рядом. По другую сторону от меня, смущенно пряча лицо за высоким стаканом, удобно устроился Альдо. Еще дальше, вытянув ноги и упершись ими в передний стул, сел Бобби. Мои дурные предчувствия вкупе с неведением затрудняли общение. Я наклонился к Чарльзу и шепотом спросил:

— Что это за мальчики?

Казалось, он очень удивился.

— Какие, эти? Но… разве вы их не узнаёте? Я думал… — Он вытащил из нагрудного кармана платок и вытер что-то под носом. — Совершенно несносные озорники.

Он закашлялся, словно не решаясь что-либо добавить, и засунул платок в карман.

— Важнее другое — что они собираются делать?

— О-о…

Я слегка покраснел, почувствовав себя неловко; к тому же был раздосадован, но главным образом — сильно пьян. Один из мальчиков — на мой взгляд, более миловидный, — теребил кончиками пальцев челку другого. А тот ошалело улыбался, ухватившись за свою промежность. В нем было что-то неуловимо знакомое — нечто расплывчатое на экране памяти. Потом оба обернулись и всмотрелись вдаль, в полумрак, где шевелилась какая-то фигура, то появлявшаяся в моем поле зрения, то пропадавшая вновь — то темневшая, то черневшая. Когда этот человек исчез из виду, послышался его негромкий, но звучный голос:

— Как самочувствие, мальчики?

— Хочешь пыхнуть? — спросил красавчик с ядовитой ноткой в бесстрастном голосе и показал косяк.

— Я и так тащусь, малыш. — Ответ прозвучал напевно и довольно категорично. Когда человек все же вышел из тени, чтобы одной затяжкой докурить «пяточку» косяка, я сразу узнал его красивое, изборожденное морщинами лицо, огромные живые, манящие глаза, толстые губы, нежно-розовые изнутри — казалось, он вот-вот слижет с них остатки малинового пюре со взбитыми сливками. А потом я, разумеется, узнал и мальчишек.

— О, Абдул, Абдул! — воскликнул Чарльз призывным голосом, натужным, как у бездарного актера. Повар подошел к нему — уже не с серьезным, озабоченным видом, как в клубной столовой, а с такой игривой беспечностью, словно тоже был членом клуба. Они пожали друг другу руки: Чарльз долго тряс длиннопалую, сильную пятерню Абдула, и в конце концов тот отдернул ее.

— Всё нормально, Чарли? — неожиданно весело спросил чернокожий.

— Ты, наверное, помнишь моего юного друга Уильяма.

— Как поживаете, Уильям? — Он и мне пожал руку — небрежно, с глупой ухмылкой обкурившегося человека. — Пришли полюбоваться зрелищем?