Библиотека плавательного бассейна - [91]

По непонятной причине этот голос взволновал меня сверх всякой меры — правда, дело, возможно, в том, что я услышал в нем трепетный зов своего естества, на который первым, еще в школе, откликнулся Уэбстер и которому я с тех пор незаметно, но неуклонно следую, хоть он и сделался приглушенным. А может, всё дело попросту в похоти? В неудовлетворенном желании? Я вновь узнал тот самозабвенный восторг, ту утрату своего «я»… называйте как хотите… что и сам пережил в детстве, когда впервые встретился лицом к лицу со взрослым мужчиной. На солнце уже стало невыносимо жарко, и, выйдя, я сразу надел свой тропический шлем. Где-то в глубине души рождалось желание стушеваться, застенчивость боролась с благородством и состраданием. Меня обступили бездельники, которых отгонял от входа в универмаг устрашающего вида старый араб в фуражке и с тростью. Все они — одни развязные и самоуверенные, другие веселые и дружелюбные — пытались взять меня за руку. В моем воображении возникла нелепая картина: я, выживший из ума, любвеобильный учитель, веду своих питомцев на некий особый пикник. Мне впервые пришлось отстаивать свои права — отмахиваться от настырных бесенят. Потом я и себя почувствовал ребенком, невинным младенцем, смешным в своем негодовании, к тому же облеченным чересчур большой, как бы купленной «на вырост», властью.

Я еще не упомянул о запахе, принесенном с берега ветром, как только судно вошло в док и исчезла возникшая при этом воздушная струя. «Ах, Восток!» — сказал тогда Харрап тоном знатока. Вряд ли подобный запах можно предчувствовать, как, впрочем, и полюбить, но меня сразу пленила его аутентичность: смрад сухой пыли и сладкий аромат, зловоние, да такое, словно рядом находится некий вечный мясной базар, запах чрезвычайно нездоровый и абсолютно неистребимый.

Вероятно, можно было бы изучить и все остальные здешние улицы, но я захотел пить и решил посидеть в тени, на чайной веранде. Чай, непрактично поданный в стакане, оказался бодрящим, мутноватым и более крепким, чем тот, к которому я привык. Всё это время вдали неясно вырисовывался Синайский полуостров, а вблизи пополнял запасы топлива наш пароход. Зрелище было эффектное: выстроившись бесконечной цепочкой, египтяне — одни в синих или белых джеллабах, другие нагишом, если не считать напоминающей подгузник набедренной повязки, большей частью худые и мускулистые, — без передышки передавали из рук в руки корзины с углем. Старший рабочий монотонно выкрикивал команды, и все хором повторяли его слова, казавшиеся мне — с моим оксфордским арабским — сплошной тарабарщиной и усиливавшие впечатление однообразного труда фараоновых времен. Между тем с причала — а некоторое время, пока их не прогнал какой-то чиновник, даже с носа парохода, — ныряли за монетами трое или четверо юношей, фактически голых, чарующе необузданных и бесстрашных.

Пока я сидел и смотрел на них — вероятно, с нескрываемым наслаждением и восхищением во взгляде, — между столиками, пряча за спиной потрепанный саквояж, ко мне бочком пробирался статный молодой человек с исконно египетскими крупными чертами плоского лица, в синей джеллабе и круглой вышитой шапочке, делавшей его похожим на экзотического персонажа так и не написанной картины Тьеполо[145]. Меня хорошо подготовили к его появлению и попыткам продать фальшивые древности, однако я по-прежнему сидел один — остальные еще не пришли на место встречи, — пребывая в праздничном настроении и обуреваемый желанием узнать как можно больше, и потому позволил ему подойти. Официант, как я заметил, зорко следил за моей реакцией, и, не усмотрев в ней недовольства, бросил на юношу взгляд, говоривший о том, что между ними существует некое зловещее соглашение: казалось, протокол о взаимном уважении соблюден, и теперь я сделался законной жертвой торговли антиквариатом.

«Вы смотреть статуя Лессепса[146], месье», — сказал юноша, угодливо наклонившись ко мне.

«Нет-нет», — мягко ответил я.

«Очень хорошая, месье. Вы понравиться. Вы понравиться, я показывать. Всего пятьдесят пиастров. Очень поучительно».

«Спасибо, не надо», — сказал я решительно, правда, кажется, с довольным видом, быть может, ободрившим юношу — если ободрение требовалось, — который поставил саквояж на столик, хотя я поднял руку в знак того, что уговаривать меня бесполезно.

«Вот открытки со статуей Лессепса, месье. Очень поучительно и приятно тоже. Тоже всего десять пиастров».

Я купил одну из этих открыток, а также, поскольку туда мы в любом случае не поехали бы, еще две — с изображением Александрийского маяка и Колонны Помпея. Воодушевившись, юноша порылся в матерчатом мешке и достал коричневую бутылочку, заодно воспользовавшись случаем, чтобы придвинуть стул и сесть рядом. От него сильно пахло чем-то не очень приятным.

«Вот очень особый напиток, месье. Очень полезно для вас и для вашей дамы. — Он испытующе посмотрел на меня, и я почувствовал, что краснею. — Коктейль любви, месье. Вино Клеопатры».

«Нет-нет-нет», — сказал я в смятении.

К моему удивлению, юноша проявил чуткость и убрал бутылочку. Казалось, он боится перегнуть палку и уже готов махнуть на меня рукой. Он вновь уложил всё в саквояж. К соседнему столику подошли несколько европейцев, и я обрадовался, что сумел у них на глазах дать отпор этому жулику, несмотря на его обаяние и умение втираться в доверие. Чтобы скрыть свои действия от соседей, юноша подался вперед так, словно собирался встать, потом жестом фокусника извлек из своей широкой одежды — из некоего тайника, устроенного в ее недрах, — пачку открыток, быстро развернул их веером, точно карты, столь же быстро вновь собрал в пачку и спрятал. Я нисколько не удивился бы, узнав, что здесь пользуются спросом подобные вещи. Быть может, показывая мне открытки, он попросту действовал по наитию, в надежде на выгодную сделку. Однако я был глубоко встревожен и оскорблен, почувствовав, что он видит меня насквозь, а мельком взглянув на обнаженных натурщиков — сплошь мужского пола: молоденьких мальчиков, изумительно сложенных взрослых, улыбающихся, подмигивающих, с лицами, подкрашенными сепией, — смущенно признал, что так оно и есть. Я категорически отказался от его услуг, и он, вежливо, невозмутимо откланявшись, удалился докучать только что пришедшей компании.