Библиотека плавательного бассейна - [32]

Фарс всегда интереснее смотреть, чем разыгрывать, и я вздохнул с облегчением, услышав, как внизу захлопнулась дверь и завелась машина. Я вернулся в спальню, подошел к окну и сказал:

— Всё в порядке, они уехали.

Однако, раздвинув занавески, я увидел лишь собственное отражение в окне: лицо с глупой, самодовольной улыбкой ребенка, играющего в прятки.

— Странно, — громко сказал я.

Сзади послышался шорох, и, обернувшись, я увидел, как сброшенное с кровати одеяло вздымается, раскачивается, бьется в конвульсиях и наконец производит на свет Артура. Он спрятался там, свернувшись калачиком, словно безбилетник на пароходе, и благодаря гибкости своего тела остался незамеченным. Почуяв опасность, он пришел в возбуждение и, гордый собственной изобретательностью, решил обставить свое появление как можно эффектнее.

— А ты, старина, так и не догадался, где я был, черт возьми!

Захихикав, он повалился навзничь и схватился за голову, все еще тяжелую с похмелья.

Я сел рядом с ним на кровать и принялся барабанить пальцами по его животу.

— Меня удивляет то, что ты его впустил, — сказал я, — хотя раньше ни разу не выходил из квартиры.

— Он звонил и звонил, старина. Выглядываю из окна уборной, а там этот мальчуган. Раз десять, наверно, позвонил, если не пятнадцать. Вот я и подумал, что такой малыш не опасен. И спустился вниз. А малыш так уверен в себе — поднимается, спрашивает, кто я и всё такое. А я ему: просто друг Уилла. — Он посмотрел мне в глаза. — А немного погодя и ты приходишь.

— Как щека, не болит? — спросил я. — Джеймс обещал завтра приехать и снять швы — очевидно, только вытащить кончики, а всё остальное само рассасывается.

— Ну и пусть.

Я провел руками по его неплотно сжатым нежным розовато-лиловым губам. Он высунул язык и облизал мои пальцы. Безусловно, никогда еще моя влюбленность не причиняла таких неудобств, и мне всё больше хотелось, чтобы она прошла. Даже тогда, когда Артур изъяснялся в своей упрощенной, прозаичной манере, меня чуть ли не лихорадило от вожделения и жалости к нему. И в самом деле, из-за того, что он так и не овладел языком и с трудом произносил простейшие фразы, а все обороты речи зависели только от силы его переживаний — в отличие от моей собственной нарочито экстравагантной манеры говорить с ее целенаправленной иронией, — я нуждался в нем еще больше.

Вообще любить Артура — значило постоянно что-то интерпретировать, заниматься своего рода творчеством. Общаясь, мы почти не употребляли слов: в ответ на мои мудреные замечания он дулся, считая, что я пытаюсь его унизить, и необходимость идти на компромисс и подчиняться чужой воле порой ввергала меня в оцепенение. Однако всё остальное время мы только и делали, что строили догадки — и всё решали вдвоем. В воздухе погруженной в темноту квартиры носились сделанные нами намеки. Тупость и обидчивость иной раз бывали невыносимы. Но зато в сексе Артур избавлялся от своей неуклюжести. Вот и в ту минуту, когда я ласкал его кончиками пальцев, он, задыхаясь и сгорая от страсти, проявил способность преображаться. Как-то незаметно сбросив одежду, он лежал, открыто притязая на то единственное в своей жизни, в чем никогда не ведал сомнений. Вряд ли он научился всему этому у моих предшественников, которые снимали его где-нибудь в баре, ебали его и наёбывали. Дело было в некой особой способности отдаваться, и когда Артур исполнял все мои прихоти, становилось ясно, что нет для него ничего важнее этого таланта. Тем тяжелее приходилось мне потом, когда вновь проявлялась обидчивость и я очень хотел, чтобы он ушел.

После того как Джеймс снял у Артура швы, мы вместе поехали на метро в «Корри», позволив Артуру заниматься… всем, чем он занимался в мое отсутствие.

— Думаю, он почти все время смотрит телек, — сказал я.

— Неужели он совсем не читает? — спросил Джеймс.

— Однажды он попросил меня купить комиксы из «Военной иллюстрированной серии», но я просто не смог заставить себя обратиться с подобной просьбой в наши местные газетные киоски.

— То, что неудобно покупать «Аполло»[52], «Татлер»[53] и «Джи-Кью»[54], я еще могу понять — но, по-моему, киоскеры привыкают к самому необычному сочетанию вкусов. Им приходится терпеливо наблюдать, как дети судорожно листают «Мен Оунли» и «Пентхаус»[55] и в конце концов покупают «Бино»[56] и журнал для поклонников группы «Бакс Физ». К примеру, на днях я видел, как один субъект купил «Спенкин Таймс» и «Яхтсмен-любитель».

— Не так уж это и странно… ведь спенкер — это какая-то веревка или что-то в этом роде, да?

— Кажется, парус — как в последней строчке одного лимерика: «привести к ветру топсель и спенкер».

Отъехав на несколько ярдов от станции «Куинзуэй», поезд резко остановился.

— Смог бы ты когда-нибудь взять веревку и хорошенько кого-нибудь выпороть? — спросил Джеймс в воцарившейся неловкой тишине.

— Только не всерьез. Время от времени я задаю трепку нашему юному другу, но…

На самом-то деле, напившись однажды ночью и вспомнив тот вечер, когда ко мне клеился польский рабочий, который уговорил меня отхлестать его по заднице толстым кожаным ремнем, я заставил Артура встать на колени и свеситься с угла кровати и несколько раз ударил его своим старым тканым форменным ремнем, сохранившимся со школьных времен. Я знал, что он позволил бы мне продолжить, но, хотя и пришел в возбуждение, прекратил порку.