Безвременье - [11]

тот византийский поп,

который падал, словно ночь,

в сияющий сугроб.

А если по его следам —

до каменной волны,

то там – сезам или седан

клокочущей войны,

Везувий, бьющий из трубы

сторожки лесника,

и дым струящейся судьбы

сквозь скучные века.

Тибетских скал простой секрет

тебе открыт давно.

За краем света – тот же свет,

и только там темно,

куда ещё не бросил взгляд,

не повернул лица.

О, Русь моя! Я снова рад

и счастлив без конца.

Happy end

Как это здорово, читая,

придумывать другой сюжет,

с героем вместе оживая,

пронзив неправильный портрет,

впитавший ложь, ужимки, скуку,

как пресс-папье чужой души.

– Скорее, Грей, ты видишь руку?

Вставай! Ступай и не греши.

Доказательство

ни одна из теорем недоказуема

ни одна из аксиом не безусловна

потому что валуны акулами

плавники летающего овна

соколиной царскою охотою

по степям монгольским ужас сеяли

если бы хотя бы одной сотою

одной тысячной излучиной поверили

в то что теоремы римы ремы ромулы

рамазаны рекруты лабазники

аксиомы синусы окрониксы

костыли кресты и клёцки с сахаром

вата сладкая и добрый клоун с голосом

алкаша в каморке за кулисами

бабы вереницей с коромыслами

в вёдрах теоремы с аксиомами

с вольтами рентгенами и омами

словно птицы клином в даль туманную

в даль скрипучую бубенчатую санную

с ямщиком с навозцем с краснощёкими

в теремах да принцы с аксельбантами

никакими теслами и гантами

что аршином что косою саженью

Жизнь недоказуема, но каждому.

Жизнь не безусловна, а поди же ты!

В суше, в жиже, вшивы, лживы,

живы же?

Игрушка (Гамлет на том свете)

Так быть или не быть?

Смотрю я на тебя

и знаю, как и ты,

ответы на вопросы.

Что мне в твоей привычке бытия

мои всегда открытые прогнозы?

Другой вопрос: так быть или не быть

в тебе сегодня?

Долго ли?

Доколе?

Куда-то плыть, кого-то снова бить,

страдать, любить, испытывая боли…

И весело, казалось бы, но так

осточертела замкнутая пьеса,

что хочется из ничего придумать страх

и пустоте придать немного веса.

Но знаю же, что, ложью ложь поправ,

я той же самой скуки сею семя,

и жизни мухами проносятся стремглав,

и, бантиком завязывая время

на девичьей макушке, слышу вновь

воркующую горлицу кукушки.

Закрой глаза, живи, не прекословь,

как подобает правильной игрушке.

Обратная речь

Вот и дождь прошёл в конце января.

Купола, как зонтики над страной.

Бьются капли грустные, говоря,

что творят недоброе за стеной.

Речь течёт обратно: урлы-курлы.

Солнце свет сливает, как водосток,

и хвостами по́ небу журавли

неумело пятятся на восток,

где багрянец зарева под луной,

словно смотрит строго бельмесый глаз

на страну, которую ты со мной

провожаешь ласково в оный раз.

Всё пройдёт, любимая, как дожди,

как дрожит под поездом твердь земли.

Ты прижмись теплее и расскажи,

как мы жили в сказочной той дали,

где леса не сохли, росли хлеба,

где красавиц юных в уме не счесть,

где за кромкой света искал тебя,

не надеясь даже и выжить здесь.

Игра

Я сам с собой —

над шахматной доской.

Один – за чёрных, а другой – за белых,

играем с беспросветною тоской

в людей живых и безупречно целых.

И, надо ж так, задумалась игра,

что взятые фигуры вновь родятся,

и, кажется, доска уже кругла,

и ничего паршивцы не боятся.

Пограничная собака

Л. А. Аннинскому

Пограничная собака

между небом и землёй

не испытывает страха,

зная, что и свой – не свой.

Эта странная граница,

этот острый горизонт:

сбоку тонкая страница,

разрезающая фронт

отражения и яви,

пустоты и красоты.

Пограничники не вправе

прятать голову в кусты!

Что же делать, если море

с небом вместе по ночам

поднимает, словно горы,

волны к солнечным лучам?

Что же делать, если пена

бьётся в берег с облаков?

Разве можно только верить

в прелесть наших берегов?

Отыгрыш

Почти нешуточная драма —

француз, безумие, дуэль.

Как свет на холст киноэкрана,

ложились тени на постель,

на силуэт в свечном испуге,

на женский всхлип и вьюги вой.

Из-за кулис, ломая руки,

кто потешался над собой?

С улыбкой левого прищура,

сурово целя правый глаз,

наш вечный гений, мальчик Шура

героя вёл в последний раз.

Он видел точно – песня спета,

куплет – в куплет, строка – в строку.

И дальше этого поэта

не примечают наверху.

Он доиграл земную драму,

отмерив ямбом жизни срок.

Как лучше выйти? – Через даму.

И раствориться как дымок.

Пускай потом земля гадает,

как зная всё про страсть и пыл,

он роль до пули доиграет.

Герой, которого убил.

Кыргызская стрекоза

Поэзия – это самый дурной и неудобный способ

выражать свои мысли.

Пушкин… как киргиз, пел вместо того, чтобы говорить.

Лев Толстой

Как все срастается на плоскости —

сюжет расчерчен по прямым.

Какой кошмар – в преклонном возрасте

почувствовать себя Толстым.

Давно пора играть с объёмами,

вплетать в пространственный узор

эпохи с пёстрыми коронами

восходом выкрашенных гор.

Земля из трубочки горошиной

летит в замыслимую даль

среди травы, давно некошеной

и узнаваемой едва ль.

А тут всё плоскости да плоскости.

Сижу, шинкую колбасу.

Какой кошмар – в преклонном возрасте

возненавидеть стрекозу.

Россия

Я, как живой среди живущих,

не оставаясь в стороне

от войн, идущих и грядущих,

стараюсь думать о стране,

с которой сросся языками,

ноздрями, пальцами корней,

на ощупь – грязными руками,

вживаясь до последних дней.

Стране растерянной, простудной,

тиранозавровой, шальной,

мечтающей о встрече судной

с рукой божественно-стальной.