Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [83]

Неудивительно, что интерес к благотворительности стал активно прививаться молодому поколению именно в последние годы, когда старшее поколение начало стареть и беспокоиться по поводу приближающейся передачи своего состояния в наследство. Богатые родители рассматривают участие своих детей в деятельности созданных ими благотворительных фондов как способ продолжить свою жизнь после физической кончины. В перспективе долгосрочного воспроизводства социального класса подобное воспитание не просто подкрепляет меритократический нарратив, утверждающий, что преуспеть может любой при наличии должных талантов, — оно делает куда больше.

По мере того как первое поколение богатых русских становится старше, оно все острее осознает свою конечность. Это заставляет задумываться о предстоящей задаче наследования и его легитимности. Как написал в Forbes миллиардер Александр Мамут: «В России нет ни одного человека, родители которого могли бы дать пример, как распорядиться наследством. Наше поколение первое. И на нас лежит особая ответственность»[326].

Возможно, приучение к филантропии станет такой же неотъемлемой составляющей правильного воспитания детей в глазах российской буржуазии, как обеспечение хорошего образования и определенного культурно-нравственного багажа[327]. Как писал Макс Вебер, если состояние не заработано, то оно должно быть по крайней мере заслуженным или скорее восприниматься как заслуженное. Филантропия дает возможность потомкам богатых русских, особенно дочерям, профессионально включаться в деятельность, которая сопряжена с небольшим риском, но при этом обеспечивает высокий социальный статус.

В целом богатые русские сейчас сталкиваются с насущной проблемой: как найти убедительный нарратив, который докажет, что их дети — легитимные наследники их богатств? Чтобы эта идея закрепилась в российском обществе, пораженном огромным социальным неравенством, дети богатых должны быть способны артикулировать и выражать свою привилегированность способами, которые будут сигнализировать об их фундаментальных достоинствах и добродетелях. Молодое поколение богатых русских вполне может развить соответствующий габитус — совокупность образа жизни, ценностей, интересов и навыков — благодаря тому, что никогда не было особенно озабочено зарабатыванием денег. В конце концов, деньги у них всегда были.

Им может сыграть на руку и их относительная незаметность в современном российском обществе, где, в отличие от родителей, они не находятся под пристальным вниманием. Это обстоятельство вкупе с их уверенностью, превосходным образованием и значительными финансовыми ресурсами (несмотря на все родительские заверения, что их лишат наследства, чтобы стимулировать стремиться к успеху) обеспечивает им очень комфортное существование и свободу выбора, позволяющую заниматься интересными и инновационными проектами. Все это в совокупности может позволить первому поколению богатых наследников действовать по-новому, создавать новые нарративы и представления, которые благоприятно отразятся на общественном восприятии их класса в целом.

Глава 8 Богатые русские и Ззапад

В 1957 году Исайя Берлин заметил, что «никогда еще ни одно культурное сообщество не было столь всецело поглощено самим собой, мыслями о собственной природе и своем особом предназначении», как российское: «Все без исключения… неустанно бились над вопросами „Что значит быть русским?“, „Каково предназначение русского человека и русского общества?“, „В чем заключаются русские добродетели и пороки?“. Но больше всего их волновала историческая миссия России, ее роль в мировой истории»[328].

Со времен подъема национализма в XIX веке взгляд России на себя был неразрывно связан с ее отношением к Западу. Интерес к Западу и стремление ему подражать сочетались с подозрениями, неприятием и чувством превосходства, что нашло особенно яркое выражение в славянофильстве XIX века. Такая напряженность исторически играла чрезвычайно важную роль в дискурсе российской элиты, который вращался вокруг фундаментального вопроса: насколько Россия уникальна?[329]

Важное место в этом дискурсе занимал нарратив о России как о евразийской цивилизации[330]. В 1921 году лингвист Николай Трубецкой и экономический географ Петр Савицкий, эмигрировавшие на Запад, вместе с другими русскими изгнанниками начали продвигать идею о том, что Россия является движущей силой континента Евразия — цивилизации, существенно отличающейся от Европы. Идентифицируя Россию как азиатскую страну и противопоставляя ее Западной Европе, они не только воспроизводили более ранние славянофильские построения, но и шли дальше, рассматривая в качестве культурной предшественницы Евразии не Киевскую Русь, а Монгольскую империю. В более поздний советский период самым известным сторонником и теоретиком евразийства стал Лев Гумилёв (сын русской поэтессы-модернистки Анны Ахматовой). Согласно теории Гумилёва, разработанной им в 1960–1970-х годах, русская цивилизация не только уникальна, но духовно и интеллектуально превосходит западную.

В постсоветский период националисты, включая таких интеллектуалов, как Александр Дугин, продолжили обновлять и развивать ультраконсервативные националистические теории, которые в последнее время все более утверждаются в политическом и интеллектуальном мейнстриме. Сегодня либеральный неозападнический взгляд, рассматривающий Россию как часть западного мира, становится все менее популярным, тогда как противоположное неославянофильское представление о России как об уникальной евразийской цивилизации фактически не подвергается сомнению. В этой атмосфере консерватизм Русской православной церкви успешно укрепляет свои позиции.