Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [54]

Парадокс чисток и расцвет советского «хорошего общества»

Чистки 1937–1938 годов были направлены против обширных групп советской элиты: против «старых большевиков», которые непосредственно участвовали в революции и Гражданской войне; против обычных людей, переживших эти события; и против тех, кто так или иначе преуспел при новом режиме. Миллионы советских граждан были признаны «врагами народа» и репрессированы, зачастую вместе с семьями. Эти чистки затронули как старую царскую, так и новую большевистскую интеллигенцию. Обвинения в контрреволюционном «буржуазном саботаже» выдвигались даже против самых давних и преданных членов партии.

Судя по тому, что рассказали мне респонденты, сталинские репрессии стали самым серьезным катаклизмом для многих советских семей в XX веке, не сравнимым даже с революцией 1917 года. От них пострадали и те семьи, которые, несмотря на свое аристократическое или иное «неподходящее» происхождение, сумели относительно невредимыми пережить революцию и последующие два десятилетия советской власти. У части респондентов деды были отправлены в лагеря или казнены.

Шагая по парку Хай-Лайн на Манхэттене, миллиардер Виктор рассказывал мне о своем деде по отцовской линии. Он был так взволнован, что замедлял шаг и даже дважды останавливался. До 1937 года жизнь его деда складывалась весьма успешно:

К тридцати годам он преуспел в советской системе. Он работал в промышленности, причем не чиновником, а топ-менеджером — был директором завода. Но потом его посадили на 18 лет. Сказали, что он британский шпион — в то время это было типичное обвинение. Но и в тюрьме он продолжал настаивать на своей невиновности. Они не смогли его сломать, ни в каком смысле. Он был очень сильным человеком. Это позволило ему выжить.

О семье матери Виктор отзывается более критично. Другой его дед происходил из малообразованной семьи и зарабатывал на жизнь игрой на скрипке. Потеряв слух на Гражданской войне, он работал в министерстве образования, а с 1930-х годов — в НКВД, предшественнике КГБ. После войны он стал начальником районного отделения милиции в Саратове, городе на Волге. Виктор не сохранил о нем теплых воспоминаний. «Я помню, что дед все время ходил в свое отделение играть в карты», — сказал он пренебрежительным тоном. Отношения между семьями, одна из которых стала жертвой сталинского террора, а другая была непосредственно к нему причастна, по понятным причинам не сложились: «Мои родители познакомились в Перми, куда моего деда отправили после освобождения из лагеря. А мама жила там, потому что дед работал в местном НКВД. Нет, их семьи так и не подружились».

Когда дед вернулся из лагеря, Виктор, будучи ребенком, проводил с ним много времени. Тот был для него примером для подражания. Тем не менее, несмотря на такую близость, Виктор (как и многие другие респонденты, о чем я писала в главе 3) считает, что черты характера деда передались ему генетически, а не благодаря их тесному общению. «Думаю, это перешло ко мне с генами — эти конкретные особенности характера моего деда, его внутренние качества. Люди говорят, что я очень на него похож».

Рассказывая о семейном прошлом, мои респонденты не акцентировали внимание на той чудовищной несправедливости, которую пришлось пережить их родственникам. Гораздо важнее для них было то, что их прадеды и деды занимали в советской системе достаточно высокое и значимое положение, чтобы быть репрессированными.

Один из руководителей российского телевидения, 60-летний Дмитрий Киселёв, начал рассказ о трагической истории своей семьи с того, что подчеркнул ее высокий дореволюционный статус:

Отец моей матери был выдающимся военным инженером. Во время Первой мировой войны он служил у генерала Брусилова. В ходе знаменитого Брусиловского прорыва, когда они наступали в Польше, мой дед строил деревянные мосты для всей армии. Он был настоящим героем.

Без всякой паузы Киселёв перешел к рассказу о дальнейшей печальной судьбе деда: «Его репрессировали при Сталине и расстреляли в 37-м. Мы даже не знаем, где его могила. Его приговорили к „десяти годам без права переписки“ [эвфемизм смертного приговора]». Другой дед Киселёва был репрессирован в ходе кампании 1937–1938 годов, потому что занимался коммерцией.

К 1950-м годам, когда в хрущевскую оттепель началась реабилитация репрессированных, через систему ГУЛАГа прошли около 25 миллионов советских граждан, а с учетом сопутствующей стигматизации их семей число пострадавших от сталинских репрессий было еще больше. Тем не менее трагическая судьба не оказала заметного влияния на дальнейшую жизнь многих из этих людей, на их отношение к государству и даже на их восприятие советского строя. «Я бы не сказал, что моя бабушка, несмотря на все страдания, которые ей пришлось перенести, ненавидела Советский Союз», — делился со мной IT-предприниматель Илья Сегалович. Его дед происходил из семьи священника из Нижнего Новгорода, города с населением 1,3 миллиона человек в 400 километрах к востоку от Москвы. В 1920-х годах он стал убежденным большевиком и делал хорошую карьеру в новой системе, пока его не репрессировали