Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [56]

Присоединившись к кругу Шапорина, отец Киселёва быстро избавился от крестьянских замашек и перенял культуру советского бомонда, что лишь добавило ему обаяния. Благодаря этому он сумел обратить на себя внимание своей будущей жены, уроженки бывшей дворянской семьи. Они познакомились в 1943 году в театре, когда отец Киселёва вернулся с фронта, и вскоре поженились, несмотря на очень разное социальное происхождение. Сегодня это позволяет Дмитрию Киселёву, выросшему в таком микрокосме советской культурности, комбинировать две идентичности — представителя простого народа и выходца из рафинированной аристократической среды советского «хорошего общества».

Благодаря весомому культурному капиталу потомки дореволюционной аристократии процветали в советском «хорошем обществе», формируя высшие слои советской интеллигенции. Арсений прекрасно это осознает и гордится, считая, что ему «невероятно повезло иметь в родословной две такие мощные линии — из интеллигенции и из аристократии». Отец Арсения — сын баронессы, которая вышла замуж за сотрудника НКВД, — стал известным ученым-ракетчиком, одним из главных конструкторов советского многоразового космического корабля «Буран». Для его сына этот факт по сей день остается предметом огромной гордости — и горечи:

Его конструкция «Бурана» в то время была лучшей в мире. «Челленджер» сконструирован бездарно — это факт. Это никудышная штуковина как тогда, так и сейчас. Когда «Буран» сразу после чрезвычайно успешного запуска и космического полета отправили на свалку, у отца, который сконструировал и построил эту удивительную машину, случился первый инсульт.

Сидя в своем просторном кабинете с картинами современных художников на стенах и скульптурами по углам, Арсений вспоминал похороны отца: «Его ученики в своих прощальных речах называли его по-разному в зависимости от того, где и при каких обстоятельствах имели с ним дело: одни упоминали его аристократическую фамилию и титул, другие — советский псевдоним, под которым он работал как засекреченный ученый». Две идентичности, доставшиеся Арсению от дедов — представителя царской аристократии и советского интеллигента, — имеют общее ядро: несмотря на разницу эпох, обе они были сформированы, когда готовность посвятить жизнь служению родине была частью общего этоса[255].

Отсутствие буржуазной семейной традиции не было проблемой в 1990-е годы, когда так называемые новые русские с одержимостью включались в погоню за богатством и властью. В ранний постсоветский период эти главы из советской семейной летописи были отодвинуты на задний план. Если не брать в расчет моду на поиск аристократических корней в начале 1990-х годов, в тот период эти люди не ощущали нужды размышлять о семейных историях как составной части своей новой буржуазной идентичности. Теперь же, когда их интересы эволюционировали из простого зарабатывания денег в более утонченные сферы, поиск новых ценностей — в данном случае благородной семейной истории — стал приобретать актуальность. Отныне происхождение из советской интеллигенции обеспечивает новых буржуа идеальной родословной и общепризнанным культурным капиталом.

Если раньше, в советские времена, они были интеллектуалами, учеными и государственными функционерами (тайно восхищавшимися капиталистическими моделями устройства общества), то сейчас превратились в членов буржуазного класса, который заинтересован в восстановлении буржуазности, основанной на своем специфическом образе. Их буржуазность требует от них переосмысления своей семейной истории и установления преемственности с советскими традициями и ценностями. При этом, хотя советская интеллигенция выступает в качестве ориентира и заменителя отсутствующего буржуазного предшественника, новая российская буржуазия не ставит под сомнение свою капиталистическую природу.

Глава 5 Богатые русские и филантропия

С древнегреческого филантропия переводится как «человеколюбие». Но даже древние филантропы не занимались благотворительностью из чистой любви к людям: филантропия стала частью системы общественных и религиозных ценностей только лишь потому, что элита считала ее выгодным делом[256]. Сказанное остается верным и сегодня: филантропия как ничто другое улучшает имидж благотворителя и подчеркивает его высокий статус. Утверждение же высокого статуса требует определенной толики самоограничения и признания личной ответственности: как говорится, положение обязывает (философ Георг Зиммель описал этот феномен в своем анализе того, как происходит формирование социальных норм)[257].

В отличие от уплаты налогов, филантропия предоставляет благотворителям свободу выбора. Она дает богатым возможность проявить индивидуализм, оказать влияние на политическую и социальную жизнь и реализовать собственные представления о гражданском участии. Многие критики указывают, что филантропия пагубно влияет на демократию, поскольку филантропы не избираются демократическим путем и, следовательно, не подотчетны никому, кроме самих себя[258]. Крупные доноры руководствуются собственными соображениями, решая, кому жертвовать. Они не могут предвидеть последствия своего выбора, хотя их решения потенциально затрагивают миллионы людей. Более того, филантропическая деятельность богатых в целом мало отвечает приоритетам общества и интересам тех, кто нуждается в социальной помощи