Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [14]

Это очень непростая задача в стране, где богатых часто считают жуликами и ворами и где больше половины населения убеждены в том, что честным способом невозможно заработать большие деньги[63]. В современных обществах по всему миру отношение к богатым двойственное — сочетание уважения и признания их верховенства с бунтарским презрением. В России эта противоречивость выражена наиболее драматично. (Я, например, встречала множество российских матерей, которые ненавидели «богатых воров», но тем не менее мечтали выдать своих дочерей замуж за одного из них.)

Как бы то ни было, в настоящее время богатые русские интенсивно приобретают разнообразные культурные и социальные ресурсы, которые позволяют им укреплять не только личное положение, но в конечном итоге и свою власть как социального класса. Они постепенно развивают более утонченные и культурные вкусы и манеры, восстанавливают свои семейные истории и активно участвуют в благотворительной деятельности, становясь меценатами.

В их среде начинают признавать некоторые аспекты социальной ответственности, диктуемой принципом «Положение обязывает»[64]. В своих публичных репрезентациях они стараются быть более сдержанными и «европеизированными», постепенно избавляясь от неприглядного имиджа нуворишей 1990-х годов. Делая все это, представители высшего класса задают тон для стоящих на более низких ступенях социальной иерархии. Но самым важным является то, что они начали развивать нарративы, согласно которым добились богатства и социального статуса своими силами, благодаря личным качествам и талантам. Такие нарративы обосновывают их элитарное положение в обществе.

Как отмечалось выше, отсутствие термина «буржуазия» в российских исследованиях, где применяется весьма широкий спектр понятий для обозначения элиты, отражает распространенное мнение, согласно которому в России пока нет буржуазного класса в его западном понимании. Согласно этой логике, хотя очень богатая элита в стране действительно существует, ее наличие не подкрепляется более широким социальным слоем, который и составляет, собственно говоря, буржуазию. Обращаясь к этой проблеме, мое исследование показывает, насколько разнообразен российский буржуазный класс, а также идентифицирует общие черты, присущие более широкому слою состоятельных россиян, который до сих пор не рассматривался и не анализировался учеными.

Интервью

Выбор термина «буржуазия» как задающего направление исследованию определил и мой подход к сбору эмпирических данных. Он производился посредством личных интервью с состоятельными российскими предпринимателями, их супругами и взрослыми детьми, которые я проводила в Москве, Лондоне и Нью-Йорке, а также путем наблюдения за жизнью интервьюируемых в период с 2008 по 2017 год[65]. Около трети из восьмидесяти опрошенных мной респондентов принадлежат к категории «супербогатых» (то есть, по классификации журнала Forbes, владеют чистыми активами, превышающими 500 млн долларов)[66] или «гипербогатых» (то есть являются долларовыми миллиардерами)[67]. Остальные в большинстве своем относятся к категориям «ультрабогатых» (ultra high net worth individuals, UHNWI) с инвестиционными активами более 50 млн долларов и «очень богатых» (high net worth individuals, HNWI) с инвестиционными активами от 1 до 50 млн долларов)[68]. Это означает, что почти все респонденты принадлежат к 0,1 % самых богатых граждан России, население которой составляет почти 144 млн человек[69]. (Исключениями стали двое бизнесменов, выбывших из этой группы после кризиса 2008 года: один — политический изгнанник, а другой — увлекшийся дауншифтингом эмигрант.) Общим для всех этих людей является то, что их финансовая привилегированность наделяет их образ жизни сходными чертами, но не полностью определяет его.

Что касается содержания интервью, то мой подход основывается на работах французского социолога Даниэля Берто, который использовал в качестве эмпирической базы для изучения социальной мобильности биографии конкретных людей[70]. В моих интервью раскрывались жизненные нарративы респондентов: я задавала собеседникам вопросы об их личном пути и семейной истории; о том, что они считают важным в жизни и что, по их мнению, помогло им добиться успеха; какие ценности и навыки они желали бы передать своим детям; а также каким они хотели бы видеть будущее. Кроме того, я интересовалась их благотворительной деятельностью, образованием, досугом, отношением к Западу, а также взглядами на гендерные проблемы. Наконец, еще один блок вопросов касался жилья, вкусов, стиля жизни, культурных и литературных предпочтений, а также того, какими людьми они предпочитают себя окружать[71].

Распространено мнение, будто интервью дают необъективную картину, поскольку люди пытаются представить себя в наилучшем свете, и эта тенденция особенно заметна в материалах, появляющихся в печатных СМИ, а также в автобиографиях. Однако исследовательские интервью отличаются от журналистских тем, что люди знают: сказанное ими не предадут огласке, но надежно спрячут в научных архивах. Разумеется, это не означает, что в беседах с исследователями респонденты не стремятся каким-то образом приукрасить себя и свою жизнь. Но для социологического анализа это не настолько важно, как может показаться.