Безумие - [58]
Но в психиатрии реанимации нет, при этом нужно выяснить, действительно ли она страдает по погибшему мужу! Боже, какой бред! Она и правда выглядела, будто была раздавлена. Но не чем-то понятным, житейским. Это произошло не от потери. Такое состояние могло вызвать только Его Величество, уродливое и невнятное Безумие. И пусть некоторые пытаются объяснить его нарушением в обмене серотонина и допаминд. Оно все равно останется самым страшным и самым загадочным — сказал я себе. Только почему страшным? Потому что я его не понимаю?
— Эй, когда это с тобой произошло? Давно случилось? — спросил я и правой рукой приподнял голову больной за подбородок. Голова сопротивлялась. Вот еще один признак кататонического ступора — сказал я себе… только вот… с ее мужем это никак не вяжется. В конце концов, даже если перед нами очень-очень-очень тяжелая депрессия, тогда, возможно, она впала в депрессивный ступор, но не в кататонический. И если обнаружатся еще какие-нибудь симптомы шизофрении, диагноз «депрессия» снимут. Например… беспорядочное, отрывочное мышление… Или слуховые галлюцинации… М-да! И что мне делать?
Больная не отвечала и смотрела на меня. Но теперь ее глаза сверлили меня что есть мочи. Так, вероятно, выглядит человек, которого душат пакетом: он хочет что-то сказать, но полиэтилен мешает. Больная смотрела на меня своими красивыми карими глазами, и они выходили из орбит навстречу моим, в стремлении сообщить мне нечто важное.
Я чувствовал себя мучителем, пытающим еретика. Он уж и готов был во всем признаться, но не позволяло страшное усилие воли. Оно заставляло его стиснуть зубы и молчать. В нашем случае больной мешала не воля. Ей мешал полиэтиленовый пакет Безумия.
— Ответь!.. — ни с того, ни с сего начал я. — Кстати, ты слышишь голоса?
— М-м-м… — промычала больная, и ее глаза еще сильнее впились в меня.
— Ты чувствуешь себя подавленной? — спросил я. Черт побери, голоса свидетельствуют о шизофрении, а подавленность — о депрессии. Я вообще не был последовательным. Но что с того? Весь этот допрос был таким абсурдным, что я почти не осознавал, что за вопросы задаю. Я был юным инквизитором и пытал жертву глупыми вопросами. И что бы она ни ответила, результат был бы все равно один. Я собирался поставить ей один диагноз из двух, и от этого ей было никуда не деться: либо депрессивный, либо кататонический ступор. Мне оставалось выбрать и назначить соответствующее лечение. Словно бросить ее в костер. Нейролептиков или антидепрессантов.
Все было очень непросто. Отчаяние накатывало на меня волнами и сменялось надеждой. В какой-то миг я сказал себе: «Все-таки крайне, крайне важно разграничить шизофрению и депрессию». Надо выбрать одно из двух. Лечение в этих случаях абсолютно разное! Если больной с депрессивным синдромом я назначу лечение, как в случае кататонического ступора, то есть обреку ее на тотальное обездвиживание, это вызовет у нее еще более глубокую депрессию. А что потом? Потом смерть. Смерть от депрессии… из-за очень глубокой депрессии человек умирает. Это истина. А вот если это шизофрения, я ей буду выписывать антидепрессанты? Снова кошмар. Кош-мар. Что же мне делать?
Вот о чем я думал. А потом я на миг отвлекался и говорил себе: да все это ерунда, все то, что я делаю. Мне просто хочется чувствовать свою значимость… а по сути — я просто молодой, новоиспеченный шарлатан, который воображает, что способен своими шарлатанскими трюками повлиять на Непостижимое Безумие!
Так я Думал. И держал ее за руку.
— Скажи мне, ты подавлена? — повторил я вопрос и наклонился над ней. Принюхался. Иногда от больных с кататоническим ступором пахнет аммиаком. Не пахло ничем. Или все же немного аммиаком? Я был утонченным инквизитором.
— М-м, — ответила она.
— Послушай меня… — сказал я, разозлившись. Этот абсурд меня угнетал, но я знал, что необходимо об этом говорить. А она, боже мой! Я был абсолютно уверен, что она невменяема! Она твой человек, Господи! Из твоих черных овец, — воскликнул я про себя. — Приди и займись ею, Господи!
— Послушай… — я снова наклонился над женщиной, — я знаю, что твой муж умер… недавно…
— М-м, — выдавила из себя больная. И мне стало ее жалко, ужасно жалко. Я же просто издевался над ней. Глаза женщины глубоко и цепко впились в меня. Она хотела что-то сказать, но глаза ведь не могли издавать звуки. Или могли? Я даже начал вслушиваться.
— Послушай, скажи что-нибудь, не важно что, скажи! — произнес я монотонно. Я наклонился к ней совсем вплотную, оставалось двадцать сантиметров, и смотрел в ее расширенные глаза. И видел темные пятнышки и темные искорки на ее желтоватой радужке. Ее глаза были похожи на дно маленьких чистых горных лужиц.
— М-м, — промычала больная, и ее голова осталась висеть над подушкой. «Вылитый кататонический ступор, не правда ли, доктор И.?» — сказал я себе и отодвинул голову от ее лица.
— Тебе явно неохота со мной говорить, — сказал я притворно надменным тоном и сделал вид, что ухожу. Я не чувствовал хода времени, но с тех пор, как я вошел к ней, прошло уже двадцать минут.
— Звездный храм, доктор, хочу вам сказать — страшный звездный храм и искры во мраке! — произнесла больная, и ее зрачки расширились. Она шептала. И ее голос был наполнен мистическим экстазом.
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».