Безумие - [44]

И вот сейчас мне захотелось порыться в глубинах этого самого компьютера, полного моих художеств, записок и мрачных заметок, рассказов, набросков, стихотворений, маленьких пьес, юморесок, абсурдных словосочетаний и страшно замороченных сплетений слов. Мой компьютер походил на загадочный, манящий, полный пугающих чудес сказочный лес.

А я был вдохновенным исследователем неясных человеческих глубин. Они манили меня. Глубин не чужих, а своих собственных. Я знал, что чужие бездны исследованиям не поддаются. В них человек может только заглянуть, как он заглядывает сквозь толстое стекло в огромный аквариум. Но доступ к ним закрыт, и можно лишь строить догадки.

В свои глубины, однако, я мог нырять сколько угодно. И сейчас в этой спокойной обстановке, с чудесной бутылочкой в шкафу, мне захотелось окунуться в свои собственные бездны. Копаться, читать и перечитывать то, что я писал в опьянении, в сумраке ночных бдений, подобных снам, во время поздних ночных дежурств, в соседстве с мигающими люминесцентными лампами внутри и черными, огромными акациями снаружи.

Полчаса, почти не дыша, я копался в текстах, хранящихся в памяти компьютера, пока наконец не наткнулся на один, чье название меня заинтересовало. Я даже потер руки от удовольствия, готовясь погрузиться в его содержание. Я встал, чтобы налить в стакан виски, опять сел, открыл файл и стал читать.

ОБ ЭТОМ

Антон К. три или четыре минуты скребся и царапался в дверь, как кот, который пытается проникнуть в теплую комнату. Наконец он смог совладать с замком, открыл дверь и вошел.

Наш герой был порядочно пьян, а потому возбужден и весел. Разговор, который он вел со случайными знакомыми в кабаке на окраине квартала, прервался на самом интересном месте, поэтому сейчас, помимо веселья, Антона К. одолевало беспокойство. Ему хотелось продолжить разговор, хотелось высказать все, что вертелось на кончике языка.

Вам наверняка знакомо то состояние, когда человеку кажется, что его посетило величайшее прозрение, но в этот самый миг все встают, относят пустые стаканы на барную стойку, машут официантке рукой и расходятся. И вам остается лишь стоять с опущенными руками и застрявшими во рту, невысказанными умными мыслями. Вот и Антон К. сейчас стоял посреди коридора, сжимал и разжимал вялые пальцы и шевелил губами. Глядя на свое отражение в зеркале, он заметил, насколько точно оно передает состояние человека, которого прервали. Антон К. улыбнулся своим мыслям, покачнулся и стал разуваться.

В этот самый момент из спальни вышла его старая мать и зашаркала в ванную в глубине коридора. Антон К. испытал недовольство, он ненавидел укоряющую гримасу своей матери и не желал видеть ее лицо в такие моменты, когда был пьян и возбужден. Он ощущал себя раскаленным железом, а его мать была холодной водой, приготовленной на ночь у ее кровати. Такое несоответствие заставило сердце Антона К. сжаться.

Однако нашему герою хотелось поговорить. Сейчас он походил на переполненную чашку, которой не терпелось перелиться через край. И забрызгать все вокруг.

— Мам, — тихо позвал Антон К., и мать его услышала в ванной, но не ответила. Она принадлежала к поколению, которое приложило много усилий к тому, чтобы изучить все тонкости обид, капризов и укоризненного поведения. Мать Антона К. умела поставить на место любого, она могла заставить своего сына почувствовать себя глупым и виноватым одним легким шевелением пальца. Да что там шевелением, даже недвижением пальца.

— Но Антон К. хорошо знал свою мать, поэтому почти не обратил внимания на ее укоризненное молчание. Уперся головой в стену и стал ждать, когда она выйдет.

— Ну, что там у тебя?! — прошамкала его мать беззубым ртом. Она сняла вставные челюсти, и это делало ее старше, чем она была на самом деле. Матери Антона К. было не более шестидесяти восьми, но в ночной рубашке и без зубов она выглядела на все семьдесят два. А вот с ними, да еще в приличной одежде, ей никто не мог бы дать больше шестидесяти шести. Такая вот арифметика.

— Да ничего, мам. Я хотел… — Антон К. выпрямился и как ни старался устоять на ногах, сильно покачнулся. И глупо улыбнулся этой смешной предопределенности позора. Ведь, как ни крути, всегда, когда человек стоит перед своей старой матерью в коридоре ночью и пытается выглядеть трезвым, он невольно качается или что-то сбивает. Смешная предопределенность.

— Чего ничего?! Ведь опять же пил. Сколько можно нажираться и вваливаться домой по ночам? — его мать скорчила в обиженной гримасе свое маленькое, сморщенное, беззубое лицо.

— Сколько, сколько… — нелепо махал руками Антон К. будто все еще продолжал тот спор в кабаке, но на этот раз он выбрал неподходящее место. Его движения стали вялыми. — Послушай, мать, я хочу уже наконец поговорить с тобой об этом…

— О чем? — от неожиданности вздрогнула его мать. Она была из людей, воспитанных диктаторским режимом и прекрасно усвоивших разные виды лицемерия. Она в совершенстве овладела укоризненными, драматичными жестами. От удивления и возмущения она вздрагивала, открывала рот и округляла глаза так, что они занимали место от подбородка до корней волос. Она застывала и по крайней мере с минуту стояла в этой гротескной, статичной позе — с раскрытым от удивления ртом. Для пущего эффекта ей не хватало только упасть на землю. И тогда картина была бы полной.