Безумие - [42]
— А что если Карастоянова права? — наконец глухо спросил я, сделав два круга по кабинету и заглянув в каждый шкаф.
— Что значит «права»? — Ив тоже задумалась, но пришла явно к другому выводу.
— Ну, разве она не права в том, что здесь надолго остаются только… неудачники… Какое противное слово! Но все же, это те, у кого нет сил подыскать себе что-нибудь более перспективное. Вот, например, я. Мне кажется, что я начинаю медленно привыкать, причем в плохом смысле, свыкаться — мне делается все равно. Я начинаю быть безразличным. Этот вот, с параноидальной шизофренией, — принимается! Эта, с пятью попытками суицида, — классика жанра, только бы не порешила себя во время моего дежурства. Так что вот. Я делаюсь… безразличным. Потихоньку. И это нехорошо.
— Ну и как это связано с амбициями? — еще ниже наклонила голову Ив, и две пряди рыжих волос упали ей на лицо. В этот момент она была очень красивой, и мне захотелось ее приласкать.
— Сейчас объясню. — И я снова вскочил на ноги и выпятил грудь, расправив плечи. Я был спокоен, но чувствовал, что постепенно меня охватывает возбуждение. В висках пульсировала кровь. Я испытывал волнение человека, который не хочет провести остаток своих дней в скуке и полудреме, живя медленно и размеренно, старея в каком-нибудь закутке и монотонно двигаясь, как сом в тине. Во мне пробуждался гневный запал.
— Вот смотри… — сказал я и стукнул костяшками пальцев по столу, — есть несколько причин, чтобы остаться в этой больнице, ты меня понимаешь? Не начать с нуля, а остаться. Потому что с «начать» все ясно. Эта больница — трамплин. Тяжелое место, ты копишь опыт: от трех до пяти лет — и все основы психиатрии усвоены. Вуаля. Ты уходишь! Но если остаешься? Что тогда?
— Ну, и что тогда? — тихо пробормотала Ив, — разговор ей не нравился, я это ясно видел.
— А что делать тут потом, если остаться? Что будет тебя удерживать?
— Хотя бы то, что ты помогаешь людям, — тихо промолвила Ив.
Эти слова отозвались у меня в груди бессилием и отчаянием. Именно их я и ждал, именно их и боялся. Они били точно в цель. Я с самого начала об этом думал — а помогаю ли я этим злосчастным людям, раздавая желтые и синие таблетки от их маний и галлюцинаций. У меня опустились руки.
— Иванка, а ты как думаешь, ты помогаешь людям? — вздохнул я. — Ах, да! Да, да, да, точно! Помогать людям… Блин! И зачем тебе было становиться именно врачом или психологом, чтобы помогать людям?.. Чтобы быть профессиональным помощником?
— Представь себе! — сказала Ив и закурила. Она недоумевала, откуда во мне этот нервный всплеск.
— Да хватит уже болтать ерунду! Кто ты такая? Кто мы такие? А? Ну, вот я, например? Платный спасатель? Мы что, больничные супермены? Спасатели душ человеческих, а? Да ладно! Ну делаем мы добро. А почему тогда берем за это деньги? Значит, мы берем деньги за то, что делаем добро. А ведь человек, если уж взялся помогать, то должен это делать по доброте душевной, а не за паршивые деньги, — я немного повысил тон и ощутил, что злюсь все больше и больше. Не на Ив. На себя и на мир вокруг.
— Да разве это деньги? — засмеялась Ив. — Вчера я получила аванс. Целых семнадцать левов…
— Не в этом дело, — стукнул я рукой по столу, — дело же в принципе: добро надо делать тайно, чтобы даже твоя левая рука не знала, что делает правая. Добро надо совершать по христианскому побуждению. Так, наверное? А мы, значит, остаемся в этой забытой богом больнице, потому что мы добродетельные, почти святые, альтруисты? Разве это не похоже на глупость? Да неужели ты думаешь, что тут найдется хоть один человек, который работает, чтобы на самом деле, нет, на самом деле делать Добро?
— А?! — Ив посмотрела на меня снизу вверх. — Конечно, найдется!
— Ладно! Допустим, что одно из предназначений человека — и есть служение Добру, но позволь напомнить, что главные мотивы каждого, кто задержался в больнице более трех лет, совсем другие. Я могу тебе их перечислить, — сказал я и понял, что по своему обыкновению сочиняю: никаких мотивов я назвать не мог. Возможно, я и имел какое-то представление о своих побуждениях, может, даже подозревал, какими они станут через несколько лет. Но я не мог утверждать, что знаю хоть что-нибудь о других… Но несмотря на это, я вытянул руку и приготовился загибать пальцы.
— Ну и какие мотивы движут теми, кто остался здесь работать более трех лет? — тихо спросила меня Ив, — вероятно, она снова была недовольна моим горьким и циничным пессимизмом. Я постоянно упирал на то, что предпочитаю истину, какой бы гадкой она ни была. По сути же, я искал не саму истину, а какое-нибудь уродство. Мне хотелось выставить коллег жалкими. Может, из-за того, что я и чувствовал себя жалким.
— Какие мотивы, спрашиваешь? — откашлялся я, закурил и подумал, что с каждой сигаретой мое сердце сжимается в болезненных экстрасистолах. — Мотивы такие. Те, значит, кто нащупал какое-то русло… Ну, скажем, есть такая категория врачей, кто умеет устраиваться…
— Приводи примеры!
— Ну откуда мне знать примеры, не могу я их точно назвать. Это как раз те люди, которые ищут выгоду во всем. Именно для них Больница — идеальное доходное место.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.
Герой романа «Искусство воскрешения» (2010) — Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, — «народный святой», проповедник и мистик, один из самых загадочных чилийцев XX века. Провидение приводит его на захудалый прииск Вошка, где обитает легендарная благочестивая блудница Магалена Меркадо. Гротескная и нежная история их отношений, протекающая в сюрреалистичных пейзажах пампы, подобна, по словам критика, первому чуду Христа — «превращению селитры чилийской пустыни в чистое золото слова». Эрнан Ривера Летельер (род.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».