Безумие Дэниела О'Холигена - [85]

Дэниел почувствовал, что сейчас его вырвет прямо в ванну, что привело бы к ужасным последствиям для его друзей, ландшафта Священного озера и их беседы. К счастью, Креспен поспешил продолжить:

— Мы похоронили их в общей могиле. Бродячий монах совершил последний обряд, и как только их посетила Божья Благодать, мы засыпали могилу суглинком и помолились за их души. Когда ко мне вернулось хладнокровие, я отправился в скрипторий, откуда мы только что вынесли дюжину мертвецов. За скрипторием находилась библиотека, где я и провел остаток недели в поисках трудов по математике. К счастью, библиотекарь Сен-Клюна собрал немало манускриптов арабов и персов, гораздо более продвинутых в науке, чем христианские авторы, а также лучшие работы греческих геометров. Мы с Зеленым Рыцарем поселились в монастыре, где обитаем по сей день, ходим иногда к Священному озеру порыбачить и, конечно, поговорить с тобой, Дэниел.

— Это в монастыре ты написал книгу «Ignis Fatuus — в наблюдениях монаха Креспена де Фюри о разнообразных материях, религиозных возгораниях, гало, светящихся видениях, нимбах, искрах и прочих огнесказаниях, к тому же таблица его родства и описание его жизни»?

— Да. От моих многолетних исследований отпочковались всевозможные дополнительные материалы. «Ignis Fatuus» многое объясняет в религиозных опытах со светом и огнем. Большинство из них — самые обычные трюки.

— Но почему «Монах Креспен де Фюри»?

— Чтобы избежать неловких вопросов о том, что я делаю в монастыре.

— И что же стало итогом столетий вычерчивания кривой этой линзы и расчетов траектории света во Вселенной?

Креспен де Фюри встал. Зеленый Рыцарь — сэр Берсилак де Отдезерт — встал тоже. Креспен де Фюри щелкнул пальцами, и сэр Берсилак достал из-под нагрудного щитка золотой цилиндр, драгоценную емкость, найденную Креспеном среди зачумленных богатств монастыря в спальне настоятеля. Когда-то в нем хранился хрящик святого Киприана, но теперь, когда Зеленый Рыцарь высоко поднял его над берегами Священного озера и фосфоресцирующий свет собрался и засверкал на драгоценных камнях инкрустации, Дэниел понял, что здесь хранится нечто гораздо более важное.

Креспен взял у сэра Берсилака цилиндр, отвинтил крышку и извлек из него один-единственный лист пергамента. Он развернул его и показал диаграмму, похожую на те, которые так страшили Дэниела во времена его короткой и безнадежной борьбы со школьной геометрией.

— Это… — голос Креспена сорвался на хрип, — я убежден, что это и есть тот самый вывод, который за всю историю человечества был сделан всего однажды: в конце шести листов, принесенных Иисусом Аналогу Галикарнасскому, и впоследствии затерянный среди трудов античности. То, на что ты сейчас взираешь, Дэниел О'Холиген, есть формула, описывающая траекторию, по которой перемещается свет, а следовательно, и видение. Это кривая, разворачивающаяся от Земли, поднимающаяся по вертикали на высоту, на каждую единицу h по горизонтали, причем ответ дается в лигах, при условии, что при расчете учитывается коэффициент a.

Креспен глубоко поклонился и передал пергамент сэру Берсилаку, который немедленно спрятал его под нагрудником, как если бы его жизнь зависела от сохранности пергамента, что, возможно, так и было.

— А чему равен коэффициент a? — спросил Дэниел.

— 1320. Год моего рождения! Безусловно, само божественное вдохновение обеспечило мою встречу с Его дочерью, имея в виду эту подсказку.

— Прости, Креспен, но что все это значит?

— Это ТЫ должен мне рассказать!

— Я?!

— Притчу, Дэниел, притчу. Сейчас ты начнешь самым внимательным образом рассказывать ее, сообразуясь с теми словами, интонациями и нюансами, которые употребляла, рассказывая ее тебе, Евдоксия.

Креспен передал перо и пергамент профессору Кнутсену, который уже наполнил фиолетовыми чернилами маленькую лунку в пузырчатой почве.

И Дэниел начал свой рассказ. Он рассказал про богиню, фантастический потерянный мир, падение мужчины и женщины и жестоко вывернутую планету. Про два дара, оставленных убегающей богиней, — разум и способность мечтать. Когда Дэниел кончил и с облегчением открыл глаза после напряжения памяти, затребованного Креспеном, тот был уже на ногах и подгонял Зеленого Рыцаря и Кнутсена поскорее вернуться в монастырь.

— Отлично, Дэниел. Теперь я удаляюсь, чтобы использовать то, что ты рассказал, и то, что я знаю сам, для завершения главного дела моей жизни. После чего мы встретимся вновь и ты станешь хранителем всего того, что человечеству необходимо знать.

Дэниел ничего не ответил, он молча лежал в ванне, размышляя о приключениях, выпавших на долю Креспена и Евдоксии. Вдруг слова Креспена дошли до него, и Дэниел вспомнил, что юный Христос спустился на землю на своем воздушном змее с таким же заявлением о всеведении. Потом сообразил, что не упомянул об этом Креспену.

— Иисус, м-м, после своего путешествия на воздушном змее с телескопом и моноклем сказал, что он знает все, что следует знать.

В первое мгновение Креспен, казалось, не придал этому замечанию значения, но вдруг схватился за голову, его глаза расширились, он был захвачен бурей понимания, сонмы осознания заставили его повернуться и поспешить прочь сквозь пену.