Безопасный для меня человек - [47]

Если бы только путешествия во времени были возможны, Мичжу всем сердцем пожелала бы вернуться в тот момент. «Спасибо, что поделилась, я поддержу тебя, я не сделаю тебе больно и не заставлю быть одинокой», – сказала бы она. Но вместо этого Мичжу буркнула что-то невнятное и больше ничего не смогла из себя выдавить.

– Это отвратительно! – бросила Чуна и встала.

Мичжу помнит, как отдалялся ее силуэт с рюкзаком за спиной.

Чинхи вытерла слезы со щек тыльной стороной ладони и посмотрела на Мичжу. Совсем детское лицо – можно было запросто поверить, что ей одиннадцать, а не семнадцать. На нем не было той особенной живости, присущей остальным ровесникам. С ее бесконечно детского лица смотрели глаза старухи.

Мичжу не могла подобрать слов и мяла в руках подол школьной юбки. Она знала, что так называемые «лесбиянки» существуют, но всегда думала, что находятся они где-то далеко. Мичжу была уверена – Чинхи ошиблась насчет себя. А если по правде, Чинхи просто не должна была быть одной из «таких».

– Ты же знаешь, Чуна любит нагрубить, – произнесла Мичжу.

Чинхи молча смотрела на стадион.

– Но все-таки, ты это серьезно?

Чинхи потрясла головой, будто ее бросило в дрожь от такого вопроса.

Даже не глядя в сторону Мичжу, Чинхи взяла сумку и пошла к автобусной остановке. В любой другой день они поехали бы вместе, но сегодня Мичжу почему-то не захотелось, и она соврала, что ей нужно зайти к бабушке. Чинхи все так же молча шла вперед.

– С днем рожденья! – крикнула Мичжу ей вслед. – До завтра!

Чинхи словно ничего не слышала, не оборачивалась и просто медленно удалялась от нее. На ее сером рюкзаке висел пластиковый брелок – рамка с их фотографией втроем. Этот маленький кусочек пластика покачивался при каждом шаге Чинхи.

Мичжу получила все утешение, которое должна была получить. Классный позвал Мичжу отдельно, лично сообщил о Чинхи и даже предложил отдохнуть дома столько, сколько ей потребуется. Мичжу была и на прощании, и на похоронах. Когда она вернулась в школу, все одноклассники сочувствовали ее боли. Даже родители Мичжу изо всех сил старались утешить дочь. В глазах других Мичжу была «бедняжкой», потерявшей лучшую подругу. Записки Чинхи не оставила.

Многие воспоминания о тех днях стерлись. Некоторые моменты всплывали в памяти редкими стоп-кадрами, но даже они были размытыми. Мичжу помнила, что ее часто тошнило, что терпеть чужие взгляды было невыносимо, что даже при мысли о том, что она дышит одним воздухом в классе с другими, ее прошибал холодный пот. Все хотели разузнать у Мичжу о той Чинхи, которая была им незнакома. Они верили, что уж Мичжу-то точно сможет объяснить им ее смерть. Сначала осторожно, потом вполне открыто они расспрашивали ее о Чинхи. «Наверное, и Чуну все мучают такими вопросами», – думала Мичжу.

Чуна избегала Мичжу. И в траурном зале, и в автобусе по дороге в крематорий, и в самом крематории – везде. Пока шла кремация, Чуна, склонив голову, стояла у стены. Мичжу встала рядом, но Чуна не пошевелилась.

– Чуна.

Мичжу положила ладонь ей на предплечье, но Чуна отдернула руку.

Даже после случившегося мир оставался прежним: на нулевой урок – к семи тридцати, домой – ближе к полночи, после вечерних занятий. Мичжу хотела, чтобы время шло, чтобы оно текло, лилось и затупляло ее сердце. Возможно, это случилось именно тогда: Мичжу перестала верить в будущее. Ей больше не хотелось чего-то достигать и пробовать, становиться лучше. Где-то глубоко внутри нее пустила корни уверенность в том, что она не достойна права радоваться времени, которое ожидает ее впереди. Семнадцатилетняя Мичжу желала лишь того, чтобы это время быстрее бежало вперед.

Когда прошел шок, навалилась грусть. Мичжу считала, что Чинхи ее бросила. «Ты хотела ранить меня таким образом? Так бессердечно оставила, покинула меня! Без слов, без единой строчки, оставила мне лишь пустой лист, который нельзя заполнить, сколько ни пиши. Ты решила наказать меня тем, чтобы я писала твою записку за тебя? Даже не дала мне возможности остановить тебя и сказать: «Не уходи!»

Чтобы сбежать от всех этих мыслей, Мичжу сосредоточилась на подготовке к экзаменам. Иногда она выходила на детскую площадку перед домом и плакала, но потом возвращалась и снова решала задачи и делала заметки по неверным ответам. Под предлогом учебы можно было закрыть дверь в комнату, никого к себе не пускать и целыми днями ни с кем не общаться. Единственной, с кем Мичжу хотела бы поговорить, была Чуна. Но Чуна всячески избегала ее. Когда Мичжу приходила к ней в класс, Чуна всегда придумывала отговорки: она устала, нужно делать домашнюю работу, она разговаривает с подругами. Даже по дороге домой Чуна не садилась с Мичжу в один автобус.

На зимних каникулах перед началом последнего учебного года заплаканная Мичжу отправилась к Чуне. В легкой парке и кроссовках, поскальзываясь на обледенелой дороге, она добралась до невысокого дома. Мичжу вытерла слезы рукавом куртки, придала себе спокойный вид, поднялась на третий этаж и нажала на звонок. Дверь почти сразу открыла мама Чуны.

– Чуны нет дома, – устало произнесла она.

Мичжу заметила черные кроссовки на полке для обуви. Чуна всегда носила только их.