Безмужняя - [6]

— Где это написано? — Борода реб Лейви взметнулась, точно от сильного порыва ветра. — В Мишне[17] это написано, в Геморе это написано, у Алфаси[18] это написано, у Рамбама[19] это написано, в Шулхан орух[20] это написано! — наступал раввин на Калмана и, подобно огненным пощечинам, швырял ему в лицо имена авторитетов и названия трактатов. — Если свидетель видел мужа при последнем дыхании — не годится: надо, чтобы видели, как отлетела душа. Если видели его разрезанным — не годится. Прибитым гвоздями к столбу — не годится. Зверь пожирает его члены — не годится; разве что зверь или птица пожирают его мозг, его сердце, его кишки. Если свидетель видел его упавшим в Великий океан — не годится. В яму со львами — не годится; разве что в яму со змеями. И если идет война, а жена говорит, что ее мужа убили, она не заслуживает доверия: может случиться, что она слыхала о гибели солдат его полка, и ей кажется, что и ее муж был среди погибших. Есть также мнение, что во время войны слова жены не заслуживают доверия, даже если она говорит, что похоронила мужа собственными руками. А вы мне рассказываете сказки о том, что никто из роты не вернулся!

Но реб Лейви уже обращался к распахнутой настежь двери. Калман скатился со ступенек, закиданный распятыми, зарезанными, истерзанными и утопленными. Лишь на улице он перевел дух, вытер пот с лица и зашагал к порушу, в молельню гаона:

— Вы, ребе, сказали, что об этом случае можно толковать. Однако раввин из двора Шлоймы Киссина даже и слушать меня не захотел. — И Калман рассказал, как реб Лейви кричал, топал ногами и наотрез отказал ему.

Поруш невозмутимо ответил, что в смысле допустимости обсуждения этот случай таков, что о нем можно толковать. Но сам он — не виленский законоучитель и не имеет права вмешиваться, и уж ни в коем случае не желает иметь дела с реб Лейви, заядлым фанатиком, который способен разодрать человека, как селедку.

Но Калман не хотел уступать. Он ощутил огромный прилив сил и решил, что обязан переубедить раввина. Надо отправить к нему таких же несчастных, как и он сам. И это должны быть женщины!

Рассказать все Мэрл Калман побоялся. Она может опять сказать ему, что найдет себе мужа, который не будет просить разрешения у раввинов. Калман отправился к сестрам Мэрл и настроил их так, чтобы они заморочили раввину голову и разжалобили его. Гута и Голда не заставили себя долго упрашивать, накинули платки и с плачем отправились к раввину. Но если бы маляр увидел, как повел себя раввин на этот раз, он не поверил бы своим глазам.

Сидевший за столом в глубоком кресле реб Лейви Гурвиц слушал, опустив голову, а когда он поднял взгляд на женщин, чтобы ответить им, его лицо было влажным и бледным, перекошенным, как будто бы он очнулся после обморока. Он закрыл глаза и заговорил сдавленным голосом, в сильном угнетении духа.

Они могут поверить ему, сказал он, что сердце его разрывается на части. Никто не может лучше, чем он, понять, что значит многие годы жить в полном одиночестве. Ох, как он это чувствует и понимает! — сжал он веки, чтобы ни в коем случае не позволить слезам покатиться из глаз. И если его не спрашивают, он не вмешивается. В нынешние времена не боятся Бога, так станут ли бояться раввина? Но когда его спрашивают, он обязан решать в согласии с Законом. А Закон таков, что до тех пор, пока нет свидетелей, которые собственными глазами видели мужа мертвым, агуна не может выйти замуж.

И реб Лейви как бы снова впал в беспамятство.

Перед тем как сестры отправились к законоучителю, Калман предупредил их, что будут они иметь дело с непреклонным человеком, беспощадным даже к самому себе. Его жена уже двадцать лет сидит в сумасшедшем доме, но он не женится на другой, хотя раввины и согласны ему это разрешить. Гута и Голда готовились устроить упрямцу жуткий скандал, что, мол, он волен быть самоубийцей, но быть убийцей их сестры они ему не позволят. Но когда они увидели, как он их слушает и как сочувствует им, то уткнули лица в свои платки и, притихнув, ушли из дома раввина.

Гута и Голда пошли к сестре и все рассказали. И добавили, что, если бы мать не закляла себя обетом умереть до того, как ее дочь пойдет против Закона, — их, сестер, ни капельки не тронуло бы замужество Мэрл без разрешения раввинов. Испуг и злость охватили Мэрл: значит, судьбу свою она проиграла навсегда?! Раввин говорит, что хоть она и не получает известий о муже уже шестнадцать лет, это еще не доказывает, что его нет в живых. А если Ицик жив и не хочет о ней знать, она тем более вправе выйти замуж. О, если б она знала, что он живет с другой, она давно бы уже имела другого мужа! Но если Ицик мертв, как ей подсказывает сердце и как явствует из тысячи доводов, то почему же она обязана душить себя одиночеством до самой смерти? Теперь она именно поэтому, назло всем, станет искать себе мужа, настоящего мужчину, которого ничем не запугаешь, не такого, как кладбищенский хазан, что не может шагу ступить без разрешения какого-то несчастного раввинишки.

Калман вполне понимал, что другой такой красивой и хорошо зарабатывающей женщины ему больше не встретить. Его счастье, что Мэрл настолько сбита с толку судьбой, что готова идти под хупу