Беженцы и победители - [33]

Вскоре все перебираются в казармы на Первомайской улице, освободившиеся после ухода солдат одной из дивизий Андерса. Постепенно одноэтажные и многоэтажные здания казарм заполняются будущими солдатами чехословацкой воинской части до отказа.

В дальнем конце двора размещается полевая кухня. Там хозяйничает старый Цмунт, строгий, но щедрый. В Бузулуке он не впервые. В годы гражданской войны он уже побывал здесь в составе чехословацкого корпуса и хорошо помнит кровавую расправу над комиссарами Советской Армии, учиненную белочехами в Самаре. Кто знает, что чувствует он, глядя на деревянный мост через Самару, возведенный почти четверть века назад взамен того, который сгорел во время контрреволюционного мятежа?

И жители Бузулука не забыли то время. Позднее они признавались, какие чувства испытывали, когда опять увидели чехов, услышали знакомый язык. А тогда они старались быть вежливыми и никак не выказывать своего недоверия к ним.

Не способствовало взаимопониманию и размещение в городе двух польских дивизий генерала Андерса. Польские солдаты в большинстве своем вели себя просто и сердечно, зато в поведении офицеров сквозили холодность и высокомерие. Ходили упорные слухи, что Андерс стремится поскорее вывезти свои дивизии из Советского Союза.

* * *

Разместившаяся в Куйбышеве чехословацкая военная миссия незаметно прощупывает атмосферу в штабе на Октябрьской и в казармах на Первомайской. Прежде всего ее представители интересуются политической принадлежностью и взглядами добровольцев. Пока новобранцы учатся отдавать честь и маршировать на учебном поле у реки или за кирпичным заводом, пока десатник Гинек Ворач показывает, как преодолевать во время атаки возникающие на пути препятствия, а волынский чех Ярда Перны, Рытирж и Дрнка объясняют основы артиллерийского мастерства, в штабе на Октябрьской улице, в тепле и уюте, идет один из ненавязчивых разговоров.

— Где же вы были все это время? Что поделывали? Ну да, дом есть дом, а чужбина она и есть чужбина. Хотя в Англии наши ребята катаются как сыр в масле… Однако завидовать им не будем, правда? Вернемся к вам, дружище. Где же вы все-таки были? — Проворная рука записывает ответы с помощью привычных сокращений. — Вы не сердитесь, что я делаю пометки? Просто мне это интересно… Значит, у вас все было хорошо?

— Да, пан поручик. Я кое-что умею делать, поэтому неплохо зарабатывал… Нет, никакой дискриминации не было…

— Вы коммунист?

— Нет, не коммунист. А почему вы об этом спрашиваете?

— Разве я не имею права спросить?

— Имеете, но зачем?

— Одно конфиденциальное замечание, скорее даже совет: армия должна быть вне политики, поэтому мы не потерпим здесь никаких политических группировок.

— Знаете, пан поручик, я приехал сюда не для того, чтобы организовывать политические группировки, и ваш вопрос, честно говоря, меня удивил и встревожил.

— Почему?

— Да так… Я могу быть свободным?

И сразу вспоминается пыльная обочина, долгие часы ожидания перед воротами броновицкого лагеря, куда они безуспешно добивались разрешения войти… Но сейчас не 1939 год, и никто уже не имеет права единолично решать, принять тебя или не принимать в чехословацкую воинскую часть.

Из нескольких тысяч солдат и офицеров бывшего легиона прибыли пока лишь несколько десятков человек. Они имеют в основном звания от десатника до надпоручика. Среди старших офицеров есть капитан. В течение нескольких месяцев он пробует наладить работу службы просвещения. Время от времени он произносит замысловатые речи о героической душе, о горячем сердце, о жизни, положенной на алтарь отечества, а помимо этого обучает будущих командиров взводов правилам поведения в обществе. «Не забывайте, танец — это слияние душ», — говорит он засыпающим на ходу слушателям офицерских курсов, которых поднимают в два часа ночи.

Но это произойдет уже в мае, перед первым приездом в часть Готвальда.

А в конце февраля — начале марта 1942-го еще лежат снега, держатся морозы. Водопровод не действует, а колонка во дворе перед деревянным бараком роты Яроша постоянно замерзает.

В предрассветных сумерках солдаты торопятся к окошку Цмунта за хлебом и горячим чаем. Пока пробежишься по двору, поднимешься по лестнице и заберешься на свои нары, чай успевает остыть. Но на то ты и солдат, чтобы находить выход из любого трудного положения.

— Двойную порцию можно, пан четарж?

— Куда тебе столько, да еще с утра?

Солдат прямо возле окошка выпивает большими глотками половину кружки. Какое же это наслаждение — хоть немного согреться! Потом он бежит к замерзшей колонке, ставит кружку на снег, быстро расстегивает воротник и прячет его внутрь рубашки, закатывает выше локтей рукава, фуражку сует в карман. Теперь надо набрать полный рот горячего чая и достать мыло. Чай стекает струйкой в ладони. Утренняя гигиена заканчивается чисткой зубов. Оставшийся чай уже не горячий, но все-таки теплый. Можно допить его, а потом бегом в казарму заправлять постель.

Добровольцы прибывают каждый день. В основном это люди, годные к строевой службе, но есть и больные. У некоторых высокая температура. Командиры опасаются сыпного тифа. Но в конце концов почти всех удается поставить на ноги…