Безграничье - [9]

- Продолжай обход, все как делала раньше, готовь их к мысли, что они выйдут из этих стен. Я не хочу, чтобы психозы возникали на фоне банального стресса от перемены места, - сказал доктор.

- А вы чем займетесь?

Доктор иронично на меня посмотрел.

- Начальство тут я… Я буду начальствовать, - доктор сел за стол и принял величественную позу.

- В такой позе хорошо повелевать народами.

- Ты уйдешь, я выпущу свои народы из ящика, где прячу их, карликов, по баночкам, чтобы не дрались, и буду повелевать, - скороговоркой проговорил доктор.

- Коньяк за народы не считается.

- Больно умная стала, - скривился довольный доктор и замахал на меня руками.

Гонимая исходящими потоками воздуха, я вышла из ординаторской. Оставалось еще четыре палаты. Там, собственно, ничего интересного - алкогольные делирии в разной степени расцвета и тяжести.

День кончился бодрее, чем начался. Я так и забыла спросить ван Чеха про его сны. Вспомнила об этом уже у подъезда собственного дома. Что же сделаешь?! Голова садовая, позвоню ему вечерком.

За ужином Виктор безумолку говорил о новой работе. А я все ждала момента, когда смогу ввернуть хоть слово о портрете доктора. Наконец, Виктор закончил трещать.

- Слушай, вот скажи мне, как художник психиатру, может масляная краска быть, спустя некоторое время, похожа, допустим на… я не знаю точно, что это… Но, в общем, не похожа на высохшую масляную краску?

- Чего? Я ни чего не понял, чего ты хотела, - растерялся Виктор.

- Я сегодня присмотрелась к портрету доктора. Он какой-то не такой.

- Он всегда был ненормальным, но мы его за это и любим, - сострил Виктор.

- Я не о докторе сейчас, а о портрете! - воскликнула я, - Такое ощущение, что портрет как-то изменился. Я не знаю, что точно с ним произошло, просто мне интересно.

- Пойдем, мой друг, я покажу тебе, как на самом деле выглядит засохшая масляная краска, - Виктор потянул меня в комнату.

- Дай доесть!.. - протестовала я.

- Никуда твой ужин не сбежит, я его уже приготовил. Мясо в таком виде не бегает! - отрезал категорично Виктор и потащил меня в комнату.

Дожевывая на ходу ромштекс, я следовала за возлюбленным.

- Вот ее я тоже писал маслом, - сказал Виктор, рукой показывая на треугольники. Он сам отследил, куда тыкал указующим перстом и осекся на полуслове.

- Что с ней? - спросил он тихо, подходя к картине и вытягиваясь во весь рост, чтобы рассмотреть лучше.

- Вот с этой-то как раз все в порядке.

- Да какой там, - фыркнул Виктор и поковырял пальцем картину, потер что-то между пальцами.

- Ну, что там?

- Я завтра пойду, посмотрю, что там с портретом доктора, - задумчиво сказал Виктор.

- А что не так?

- Иди сюда. Это ты видела? Эти изменения? - Виктор ткнул меня носом в холст.

- Да, - я увидела ту же текстуру и технику, что и на портрете доктора.

Виктор сел на кровать и схватился за голову.

- Это не масло. Я не знаю, что это такое. Она не остается на пальцах, какая-то непонятная гладкая текстура… Я же писал ее больничными красками, а портрет своими… Эту я преимущественно выполнил руками, а портрет только кистями… Значит, дело не в красках, текстуре и технике наложения цвета… дело - Виктор поднял на меня глаза, я тоже все давно поняла.

- Пограничье, - сказали мы оба.

- Как думаешь, это хорошо или плохо? - спросила я.

- В любом случае, я думаю, картину нужно перевесить, - сказал Виктор, - В коридор… Выбросить, лучше выбросить.

Он заволновался и полез снимать картину.

- Не нужно выкидывать, - я бросилась спасать шедевр.

Виктор уже снял картину со стены, глаза его наполнились слезами, он держался и, заглядывая мне в душу, спросил:

- Неужели ты думаешь, что у меня поднялась бы рука выбросить ее. Просто перевесим в коридор… Она не будет смотреться… Но…

- Мы испытываем страх оба, - сказала я, прикоснувшись к рукам Виктора, - Мы с тобой слишком много пережили из-за Пограничья и мы знаем, что в наших руках сейчас дверь в него. Выкидывать ее опасно. Но и мы находимся под постоянным ее гнетом. Просто перевесим. Не думай о ней, как о картине, думай о ней, как о неплотно прикрытой двери.

Откуда во мне родилась эта тирада я и сама не поняла, но монолог мой подействовал на нас отрезвляюще. Виктор поцеловал меня в лоб и сказал:

- Ты у меня очень мудрая! - и перевесил картину в темный коридор.

Очень важно сейчас правильно описать наш коридорчик, так как расположение картины в нем сыграет не последнюю роль в моей нынешней повести.

Итак, войдя в квартиру, мы попадаем в темную прихожую, куда никогда не забирается солнечный или лунный свет, в ней всегда темно, мы зажигаем там простой электрический свет. Прямо дверь ведет в комнату, которая принадлежала старухе, та толи умерла, толи уехала давным-давно. Налево мы поворачиваем в узкий коридорчик, две двери слева ведут в ванную и туалетную комнаты, а одна дверь справа в наши комнаты. Коридор освещается лампой со стороны прихожей и небесными светилами днем и ночью (когда выключено электричество). По ночам мы не зажигаем свет, если вдруг выходим, потому что луна светит очень ярко, если погода ясная и в коридоре света достаточно.

На этом бытовую зарисовку можно окончить, теперь достаточно знать то, что вешая картину, Виктор все-таки думал о ней не как о двери в пограничье, а как о своем детище. Он повесил ее туда, где она смотрелась бы лучше всего. По ночам на это место активно попадал лунный свет.