Безграничье - [2]

- Прости, - тихо сказала я и нырнула в его объятья.

- Ладно, уж. У тебя у самой дел не впроворот сегодня будет. Как голова-то, не болит?

- Не-а.

Виктор клюнул меня в макушку и силой посадил за стол.

- Вот ты хитрая какая, - улыбнулся он, - встала со мной, небось, чтобы завтрак не готовить.

- Ну, в остроумии тебе еще рано тягаться с доктором, но в целом не плохо, - отрезала я, - Я, можно сказать, проснулась на запах кофе, сваренного любимым человеком, а ты…

Виктор посмотрел на меня с укором, но не переставал улыбаться. Все последнее время он ходил счастливый и сиял, как начищенная монетка. Работы у него было полно, он сочинял, лично следил за записью своих произведений. Сейчас он улыбается, светится от счастья, в серо-зеленых глазах отражается чистое утреннее солнце. Но стоит Виктору прийти на студию, сесть рядом со звукорежиссером и его не узнать.

Не уверена, что музыканты могли бы заподозрить в хмуром, жестком, вечно всем недовольном Викторе, того, кто сидел со мной рядом сейчас. Эта метаморфоза стала для меня открытием. Лишь раз я была с Виктором на студии и наблюдала, как он гоняет звукорежиссера, словно вшивого по бане, лично настраивает инструменты и расстраивает музыкантов. Один особенно нежный скрипач заявил мне на выходе: "Я не знаю, как вы с ним живете!"

Я вспомнила, каким Виктор был тогда, давным-давно, когда я практиканткой пришла к доктору. Мой возлюбленный изменился. И рецидивы нас больше не посещали, даже с плохим настроением Виктор научился справляться.

- Все, Брижит, мне пора, - Виктор оказался уже в коридоре. Я пошла за ним.

- Будь умницей и не обижай доктора! - напутствовал Виктор, надевая куртку, пытаясь меня обонять на прощание и взять рюкзак одновременно.

- Его обидишь, как же.

- Тогда передай, чтобы не обижал тебя, - Виктор поцеловал меня в нос и исчез за дверью, чтобы стать музыкальным тираном, грозой скрипок и бубнов на студии.

До работы было еще полтора часа. Я лениво собиралась. После вчерашнего празднования защиты дипломной работы голова не болела, но руки и ноги не слушались. Теперь через две недели Брижит Краус дер Сольц станет дипломированным психиатром с лицензией на пять лет. Доктор был мною очень доволен.

Я защищалась почти без волнения. Оценка особо не имела для меня значения, только факт - будет доктор мною доволен или нет. Всю речь защиты ван Чех слушал меня с мрачным видом. Он подпер подбородок руками, одним пальцем гладил бородку. Он смотрел на меня, не мигая, напряженно и без любопытства, в тех местах диплома, вокруг которых шли особенно жесткие баталии во время написания, доктор жевал нижнюю губу.

Я выступала первой, по жеребьевке. Закончив читать, я спросила, как это положено:

- Ваши вопросы?

Ван Чех откинулся на спинку стула без намека на облегчение и обратился к декану.

- У вас есть вопросы?

- Нет, - декан приоткрыл свой единственный глаз, и его разбойничья рожа отразила мировую скуку.

- У меня есть к вам пара вопросов, - пробасил доктор.

Нехорошее предчувствие меня посетило, во рту пересохло.

- Вы сказали, что применение несильных нейролептиков, даже в микродозах неблагоприятно влияет на общее состояние здоровья ребенка с психическим нарушением. Это так. Но Вы ничего не сказали об альтернативе. Что применять в случае, если нейролептики приносят больше вреда, чем пользы?

- Седативные растительные препараты, - ответила я.

У нас с доктором этот вопрос был принципиальным. Доктор мало того, что был опытнее меня, так еще и в фармакологии сильнее. Фармакология же моим коньком не была никогда. Столько усилий приходилось вкладывать, чтобы постичь эту науку.

- Допустим, ребенок с маниакальным психозом пьет пустырник. Он окажет только общеуспокаительное воздействие. Мозг ребенка не будет готов к активному воздействию. Нейролептики в микродозах подготовят, сделают психику более пластичной, облегчат выход ребенка из состояния психоза.

- Необходимо выбирать наименее травматичные, но более эффективные методики, отталкиваться от сохранных функций мозга ребенка, - ван Чех усмехнулся и погладил пальцами верхнюю губу, над которой чернели отращиваемые доктором усы.

- Это все лирика, - буркнул декан.

Доктор тянувшийся задать еще вопрос осел, поскучнел. Меня потряхивало, я не ждала, что ван Чех вот так вот начнет меня "валить". Значит, он недоволен моей защитой, значит, что-то пошло не так. Я вернулась на свое место. На некоторых моих однокурсников было жалко смотреть. Все сидели бледные, вялые, на лицах некоторых оставила свой отпечаток безнадежность. Доктора знали все, он согласился вести какой-то полугодовой спецкурс, на котором под страхом смерти запретил мне появляться. Спецкурс был очень популярен среди будущих выпускников. Никто не ожидал, что вечно веселый доктор на защите окажется таким жестким. Если он меня валит, свою дипломницу, то, что же будет с остальными? Этот вопрос витал в воздухе.

Все защищались быстро, ван Чех почти не задавал вопросы. Но если задавал, а таких было еще 2 или 3, то защита затягивалась минут на двадцать. Каждый раз декан недовольно прерывал доктора словами: "Это все лирика, уважаемый!"