Бездна - [7]

1 авг. Острова нет, должно быть, нас снесло на север. То, что я некоторое время принимал за остров, оказалось темною тучей. Странно, однако, что туча идет против ветра…

2 авг. Вновь воцарился штиль. Свеча, зажженная мною возле кормового фальшборта, горит идеальным конусом, без малейшего колебания. Судно наше, однако, движется, хотя паруса висят совершенно бессильно. Совсем неслышно плеска воды под килем, совсем нет птиц. Единственное, что нарушает глухую, ватную тишину, это мерный скрип шпангоутов.

3 авг. Умер матрос Мартен, раненный на той проклятой джонке. Перед смертью разум его помутился, он принялся петь. Это было невыносимо, некуда было спрятаться от этого ужасного голоса, невероятной для умирающего силы, который выпевал на некий площадной мотив ужасающую богохульную чушь. Господи, прости его. Он умер с тою же чудовищной улыбкой, что была у негодяя Бартеля. Когда труп завернули в парусину и бросили в воду, он не утонул, хотя в ноги уложили ядро. Так и плыл за нами, не отставая, покуда внезапный бурун не утянул его пенной лапой в глубину.

6 авг. Море изменило цвет, оно стало мутно-белесым, словно невиданный подводный смерч взбаламутил дно. Иногда на поверхности мелькают очертания каких-то предметов, однако они тотчас исчезают, не дав себя разглядеть. Ночью на небе не видать звезд, хотя на небе ни единой тучи, небо похоже на темное бутылочное стекло. Днем — солнце, раздувшееся словно от водянки. Бледное и не дающее тени.

12 авг. Сегодня оно вновь шло за нами. И вновь эта проклятая джонка. Ясно видел того убитого, свесившегося с борта. Эта ужасная коса…

Море переменилось совершенно. Оно мертво, как зрачок слепца. Клаасу мерещатся ангелы на реях. Велел ночью не зажигать огня. Нет ничего спокойнее мрака…

Двое матросов ворвались в каюту и потребовали вина. Вытащил пистолет, но увидел, что они не боятся смерти. Распил с ними последнюю флягу…

28 авг. Вот уж почти месяц этого бессмысленного пути. За это время при попутном ветре мы бы уже достигли Южной Америки, а нам не встретилось ни клочка суши. На исходе провиант и пресная вода. Команда меня ненавидит, лишь страх неизвестности мешает им меня прикончить…

10 сент. Вторую неделю без остановки идет дождь. Не думал, что может быть так ужасно. Отсырело все, даже внутренности мои, кажется, плавают в подгнившей дождевой воде. Паруса превратились в огромные половые тряпки. Всюду дух плесени, невиданной, серо-голубой, в палец длиною мерзкой паутины, чуть сальной на ощупь и с запахом гнилых яблок. Она повсюду. Она даже переходит на одежду. Палуба скользкая, по ней уже невозможно ходить. Нет уже ни ночи, ни дня, есть лишь неизменный сумеречный полусвет. Причем, всегда с одной и той же стороны, будто солнце умерло и застыло, разлагаясь, в одной и той же точке небосвода. Море стало каким-то темно-красным, как зрачок альбиноса.

Адельберт говорит, что мы достигли края света, что он уже видит очертания пропасти и слышит шум низвергаемой в бездну воды. Не представляю, что можно слышать и видеть в этом мутном водяном месиве…

Глянул впервые за несколько дней на себя в зеркало. Какое-то грязное, бородатое чудище с ввалившимися, безумными глазами..

20 сент. Сегодня вдруг прекратился дождь, небо очистилось. И — солнце, прежнее солнце, а не мутный, тлеющий мешок. Ветра по-прежнему нет никакого, но тяжелая мертвая зыбь раскачивает нещадно наше судно.

В море стали появляться невесть откуда сверкающие ледяные горы. Это несмотря на то, что вода за бортом тепла, как на экваторе. Иные похожи на плавучие склепы, в них туманно угадываются лодки и пироги с намертво притянутыми к веслам окаменевшими гребцами. Воздух удивительно чист и сух, даже немного першит в горле.

26 сент. Оно вновь возникло. Прямо по курсу. На сей раз внутри него ничего нет. Лишь удивительное малиновое, расходящееся кругами свечение. Оно — как живое существо. Бог мой, оказывается, я в сущности никогда его не боялся. Штурвальный впал в буйство, его пришлось оглушить и привязать к мачте. Ничего не остается, как встать у штурвала самому У меня нет ни страха, ни надежды. Есть только ясность и понимание, что я поступаю единственно правильно. Мой Бог, в сущности, я этого и хотел…»

Эпилог

Мутное приполярное солнце садится в океан, побережье Огненной Земли начинает тонуть в сумерках. Вода, бесновавшаяся в стиснутом скалами лабиринте Магелланова пролива, успокаивается, вырвавшись на пустынный простор Атлантики, лишь подергивается мелкой ознобной рябью, на которую с сухим шелестом опускается запоздавший октябрьский снег. Потеплевшие к весне ветра уже сглотнули прибрежный лед и обнажили темные базальтовые плиты, покрытые спекшимся от недавней стужи вулканическим пеплом. За ними — разбросанные среди валунов и потеков окаменевшей лавы просторные лежбища тюленей, гнездовья альбатросов и бакланов. Океан еще спокоен, но с юго-запада, со стороны непроходимых теснин плавучего льда приближается туча, тускло подсвеченная полотнищем южного сияния. Ветра еще нет и непонятно, что за сила гонит эту разрастающуюся на глазах тучу, один конец которой слился с ребристыми верхушками айсбергов, а другой вот-вот задует четыре теплящиеся свечи Южного Креста. Будет шторм. Альбатросы уходят под защиту прибрежных скал, покрытых багровыми язвами полярного мха, в заливах прячутся киты, меж камней встревожено галдят поморники, волны покрываются смертельной штормовой белизной. Сияние полыхнуло сильней, его переливающийся полог вдруг освещает корабль, уходящий под протяжные крики птиц. Отчетливо виден его хрупкий силуэт, тонкие мачты с убранными парусами, воспаленный, бессонный зрачок носового фонаря. Но уже скоро, когда поднимется ветер, и море в ответ огласится всепоглощающим гулом, а со скал яростным протуберанцем взметнется снег, там, на острие неба и океана скроется в беспросветной бездне строгая и печальная тень Летучего Голландца.