Без объявления войны - [18]

Поблагодарив Урия Павловича, пошел получать оружие.

— Где же вы были? — сокрушенно покачал головой Богарчук. — Приписники разобрали все пистолеты и винтовки. Остались одни револьверы. Возьмете наган?

— С удовольствием. Он безотказный.

Я расписываюсь в получении оружия, а за моей спиной клацают затворы.

— Беда, прямо-таки дети... Будто елочные игрушки получили, — старшина торопливо сворачивает в трубку ведомости. — Была б моя власть, всех бы поставил по команде смирно.

Только я положил в брезентовую сумку две гранаты, как в комнате раздался оглушительный выстрел. Под высоким потолком лопнул матовый шар, брызнули мелкие стекляшки. От близкого выстрела старшина Богарчук оглох на правое ухо и усердно чертыхался. Похожий на пастора Готлиб выглядел так, словно его застукали прихожане наедине с легкомысленной девицей. В его руках дымилась винтовка.

— Что же делать? — растерянно произнес он. — Фу ты...

Неосторожный выстрел! В красном уголке! Разлетелся вдребезги большой матовый шар с тремя электрическими лампочками. ЧП! Мы еще жили понятиями мирного времени, все чувствовали неловкость, думали: сейчас соберется вся редакция. «Доигрались, субчики-голубчики». И полковой комиссар Мышанский начнет нас стыдить, отчитывать. Поглядывая на дверь, больше всего опасаюсь появления заместителя ответственного редактора Виктора Николаевича Синагова. Если сюда заглянет он, то часика два придется нам, не выходя из этой злополучной комнаты, разбирать и собирать винтовку.

В коридоре шаги. Все притихли. Скрипит дверь. Сперва показывается нос, потом козырек фуражки. На пороге — Урий Павлович.

— Что здесь, собственно говоря, происходит? — Под сапогом у него хрустят кусочки стекла. Ответственный секретарь смотрит на потолок. Там еще покачивается одинокий медный круг. — Будьте весьма осторожны. — Крикун грозит пальцем и уходит.

Беру сумку с гранатами, несколько пачек патронов, завернутый в промасленную пергаментную бумагу наган и отправляюсь в свое убежище. Каморка, где хранит Крикун газетные подшивки, тесная. До самого потолка загромождена широкими полками. Душно, открываю форточку и падаю на диван.

Вскоре сержант Хозе приносит котелок рисовой каши.

— Ты что, Хозе, на целую роту?

— Так больше ничего нет в столовой. А батальонный комиссар Крикун говорит: «Достань, Хозе». Что я могу достать? Когда все закрыто. А другие товарищи тоже настаивают: «Прояви, Хозе, инициативу».

— Какие товарищи?

— Они идут сюда.

— Привет тебе, приют священный, — входя в каморку, выводит чистым приятным баритоном могучий казачина Иван Поляков в ладно пригнанной кавалерийской форме. Из-за его широкой спины показывается усеянный веснушками Михаил Нидзе. Он, как всегда, снимая пилотку, проводит расческой по своим буйным кудрям цвета красной меди. А за ним переступает порог широкобровый Владимир Шамша. Он шуршит бумагой и ставит на нижнюю полку изящный белый кувшинчик с маленькими стопочками.

— Прошу прощения, во всех ближних киосках, как сговорились, — одна сувенирная тягучка. — Шамша наполнил стопочки густым ликером. — За выздоровление! — Немного помолчал. — И чтобы мы все вернулись в наш Киев с победой.

После чая и горячей каши я моментально засыпаю. Сквозь сон слышу топот ног, пальбу зениток, бомбовые удары. Дом дрожит и качается. Но я на дне глубокого сна.

Просыпаюсь и вижу: в струистых ветвях березы тлеет закат. Долго же я спал. В каморку заглядывает Борис Палийчук.

— Ну, знаешь... Ты иголка в трех стогах сена... Еле нашел. После освободительного похода в Западную Украину, как-то встретившись с Борисом Палийчуком в Клубе писателей, предложил ему пойти работать в красноармейскую газету. Он согласился. Я доложил редактору. Тот дал свое «добро. С тех пор мы с Борисом почти неразлучны. Ездим в дивизии, вместе пишем очерки и стихи. Ведем в газете уголок юмора. Наш герой — бывалый воин Антон Протиркин — завоевал в округе известность. На редакционных летучках уже не раз отмечались наши юмористические стихи. Один только начальник издательства Марк Михайлович Лерман продолжает усматривать в печатании стихов «ненужный расход денежного довольствия» и, несмотря на все наши протесты, выплачивает гонорар всего по двадцать копеек за строчку.

В каморку заходит, запыхавшись, Аким Гончарук. Он быстро летел по лестнице, спешил заглянуть в подшивку «Красной звезды». С досадой осматривает полки — нужную увезли в редакционный поезд. На груди у Гончарука орден Красного Знамени. Награда немалая, и получил он ее за подвиг в бою на озере Хасан. В редакции ходит молва: Аким отличный пулеметчик, даже снайпер. Так ли это? Я не знаю. Но газетчик он настоящий и товарищ на редкость надежный, о таком человеке говорят: «С ним я пошел бы в разведку».

Оказывается, на секретарском столе у Крикуна Аким видел важные материалы. На первой полосе пойдут Указы Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации, о введении военного положения в ряде местностей страны. Гончарук коротко пересказывает содержание приказа командующего Юго-Западным фронтом. Герой Советского Союза генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос обратился к войскам с призывом разгромить зарвавшегося врага. Аким слышал: звонили из РАТАУ — поступила первая сводка Главного Командования Красной Армии.