Без нее. Путевые заметки - [75]

Потом пошла. В дверях еще раз повторила: «Good-bye». Манон подняла руку. Маргарита закрыла за собой дверь. В окно еще раз увидела лежащую Манон. Голова в свете лампы. Светлое сияние волос. Серебряный блеск кислородных трубок. Маргарита пошла дальше. В бассейне тихо плещется вода. Маргарита громко топала, чтобы разогнать тишину. Ни звука. Ниизодной квартиры. Ни из одного дома. Шум транспорта. Но далеко. Маргарита поехала. Медленно. Плотное движение на бульваре Уилтшир. Девять вечера. В Санта-Монике полно народу на улице. В Венисе — посетители во всех ресторанах и кафе. Она остановилась на бульваре Вашингтона. Захотелось к морю.

* * *

Некоторое время она сидела в машине. Соображала, не поехать ли в отель. Переобуться. Вышла. Перед баром у канала стояли люди до середины улицы. Экран над дверью. Баскетбол. Перед экраном стоят мужчины. Курят. С пивными банками в руках. Смотрят на экран. Темные силуэты на светлом фоне. Все рыбные ресторанчики полны посетителей. Смех. Голоса. Музыка. Компания мотоциклистов у ресторана на углу. Она шла по середине улицы. До пляжа. Потом свернула направо, к воде. По песку пошла к океану. Широкий пляж. Справа пальмы. Темные силуэты на фоне неба. Она чувствовала, как в туфли набирается песок. Трет ноги при каждом шаге. Она шла. Слушала прибой. Над головой — бледно-оранжевое небо. Далеко за спиной — набережная с киосками. В них темно. Освещено лишь кафе. Направо — огни Оушн-парка и Сан-та-Моники. У Малибу небо сливается с горами. Перед ней — море. Серо-белая пена на волнах. Она дошла до воды. Села на песок. Поставила между колен сумку. Блестит темная вода. Настоящая ночь — дальше. Ни звездочки. Волны с шумом бьются о берег. Вздымаются, гонят песок. С шипением поднимаются и откатываются. Прохладно. Холодно. Сыро. В туфлях — колючий песок. Она смотрела в море. На волны. Она — из тех. Для Манон она — из тех. Для Манон, которая не хочет ехать в Вену, боясь снова услышать этот язык. Услышать немецкий. Венский. Она даже языка слышать не может. И все-таки хочет, чтобы биографию подруги написали на этом языке. Хоть на этом. Признание потомков. Описание масштабов трагедии. Хотя бы. И как избежать этой грязи? Что делать, чтобы тебя не причисляли к этим? Невозможность искупления. Невозможность непричастности. Она сидела. Море приближалось. Неуклонно ползло вверх по песку, грохоча и шипя. Ей было холодно и грустно. Горько. Она чувствовала пустоту и беспомощность. Как же удалось кому-то измыслить все случившееся? Неужели мало было случайных несчастий? На память пришли голые тела. Голые тела женщин на экране в фильмах о концлагерях, что она смотрела в детстве, и как ей было за этих женщин стыдно. За их наготу. Особенно за тех, что смотрели в камеру, чей взгляд она встречала. Чей взгляд снимали. Чей взгляд она видела. Кого видела на экране глазами операторов-нацистов. Это католический священник заставлял ее смотреть глазами эсэсовцев. В шесть лет. Стесняться жертв вместе с жертвами. Никто бы не допустил роскоши возмущения. Как избавиться от такого наследства? Как снести его? Она сидела на песке. Дрожала от холода. Услышала голоса. Кто-то поблизости разговаривал. Страх. Горячий, пылающий, и сразу — снова холод. Она встала. В темноте пляжа никого не видно. Потом заметила фигуры на песке. Справа. Люди. А она думала, что одна. Что никого нет. Когда шла, никого не заметила. Она пошла к набережной. По песку, покачиваясь, брел мужчина. В ее сторону. Она свернула налево. Чтобы обойти его. Мужчина пошел в ту же сторону. Она сняла туфли и побежала направо. Мужчина остановился. Она бежала дальше. Вдоль берега. Мужчина остался стоять. У бульвара Вашингтона она выбралась на набережную. Надела на асфальте туфли и быстро пошла к машине. Запыхалась. Поехала по Виа-Марина в супермаркет. Пришлось искать. Разные сорта печенья занимали три стеллажа. Потом нашла бальзеновские кипфели. Взяла тринадцать коробок — все, что было. Заплатила. Сложила печенье в нейлоновую сумку и поехала на Олета-лейн. Плотное движение в Венисе и Санта-Монике. На бульваре Уилтшир — свободнее. Время от времени она вообще ехала в одиночестве. На Сансет машин еще меньше. На Беверли-Глен — вообще никого. Она подъехала к дому на Олета-лейн. В доме темно. И у соседей напротив — тоже. У Пита наверху горел свет. Она подошла к двери. Повесила сумку на ручку и уехала. Весь путь проделала с максимальной скоростью. Обгоняла всех, кого могла. Ехала быстрее всех.

[Суббота, 10 марта 1990]

Она встала в полвосьмого. Светит солнце. Поют птицы. Шумит поливалка. Больше ничего не слышно. Никого в коридоре. Ее поднял страшный сон. Сначала она попыталась снова уснуть, чтобы дурной сон хорошо кончился. Но не получилось. Сон она забыла сразу же. Осталось лишь ощущение страха и омерзения. Она встала. Сварила кофе. Снова села на кровать. Чем заняться до двух? Позавтракать в кафе? На прощанье. Потом — покупки для Фридль. Еще можно сходить в музей. Но не в тот, в центре. Скульптура Барлаха у входа: свинцовая книга на сосновом кресте. Нет. Никакого Барлаха. Ачтобы посмотреть скульптуры, не обязательно ехать в такую даль. Она поднялась. Начала собираться. Надела джинсы и пуловер. В дорогу. Кроссовки. Поставила чемодан на диван. Черное платье можно было оставить в Вене. Наверное, стоит купить еще один костюм. Здесь они дешевле. Однако. Если она не будет работать у Вагенбергера, так он ей не нужен. Или все же побаловать себя? Экономить она сможет и в Вене. Убрала в рюкзак кассеты и диктофон, чтобы взять с собой в самолет. Для поездки Фридерика одолжила ей свой черный кожаный рюкзак. Взяла сумку и пиджак и вышла. Сияет солнце, но пока свежо. Бирюзовое небо. На лежаках у бассейна — полотенца. В холле-люди. Читают газеты. Маргарита спросила портье, когда нужно платить за номер. В два часа? Самое время, ответил молодой человек и улыбнулся ей. На улице почти нет машин. Она неторопливо двинулась по бульвару Вашингтона. Навстречу — бегун. Улыбнулся. Крикнул ей со смехом: «Hi!» По бульвару Вашингтона к морю катят велосипеды и скейтборды. Она шла мимо пустых контор. Горит свет. На столах все прибрано. Пачки бумаг. Кресла задвинуты под столы. Всю неделю на этих столах в маклерских конторах царил хаос. В ресторане на углу все двери и окна — нараспашку. Перед булочной справа, у канала, завтракают. Люди сидят на солнце. Загорают. Она купила у китаянки газету. Продавщица кивнула ей. Поздоровалась. Маргарита пошла дальше. Мимо домов на набережной. Рыжая собака сидит у открытого окна. Навстречу идут собачники с собаками. Все улыбаются. На пляже устраиваются первые семейства, бредут по песку с шезлонгами и огромными сумками-холодильниками. Киоски с очками и шарфами. Пожилая женщина выставляет табличку с обещанием предсказать судьбу. Кладет на парапет две голубые подушки, потом уходит под пальмы, садится и закрывает глаза. Слушает плеер. Блестят на солнце тренажеры. Никого. Зато заняты все теннисные корты. Из-за зеленых заборов доносятся голоса игроков. Пыхтение. Шаги. Команды. Жалобы на пропущенную подачу. Торгуют гамбургерами и хот-догами. Навстречу катит на скейте мужчина. Крикнул: «Have a nice day!»