Без музыки - [99]

Потом была беседа с Кроповым. Многословная, долгая. Он дал ему выговориться. Кропов не выбирал выражения, пригрозил уходом.

Разуверять не стал: «Я бы не советовал. А там как знаете». Реплика подействовала. Кропов осекся, разговор пошел в нормальных тонах. Его решение считали спорным. Старички не скрывали недовольства: «С Кроповым было бы спокойнее». Возможно. Он лично рассудил иначе.

На улице засигналила санитарная машина. Череда мыслей оборвалась. Шувалов вытянул руки, посмотрел на них. Удивила худоба пальцев. Сжал и разжал кулаки.

— «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой». Справедливо замечена, Михаил Юрьевич, очень справедливо. — Сказал и засмеялся тихим, ровным смехом. Впервые за последние двадцать дней болезни.

Надо выздоравливать.

Они долго стучали в квадратное окошко. Наконец раздался скрежет открывающегося замка (в приемном покое никого не было), створка отлетела в сторону.

— Чего надо?

— К Шувалову.

Старуха приподнялась со стула, и теперь были видны тяжелая, в складках, кожа лба, белый платок, прищуренные выцветшие глаза.

— У него есть уже.

Полонен посмотрел на Кропова, Глеб Кириллович себе под ноги.

— Высокий?

— Нормальный. Брунет.

— Он, — невесело подытожил Полонен.

— Пожалуй, — согласился Кропов. — Поехали домой.

Полонен раздраженно повел плечами:

— Странно, а машины у входа нет.

Максим стоял у лестничного окна. Он сразу узнал нескладную фигуру Полонена. Полонен повернулся спиной к ветру и делал бесполезные попытки прикурить. Стукнула дверь, на улицу вышел Кропов.

Дул сильный ветер, он кружил колкую пыль, рвал листья. Листья тоже кружились и падали сначала на рослого Полонена; их тут же сдувало, они сыпались на плечи Кропову. Листья были похожи на крупный серпантин. Те двое, внизу, о чем-то поспорили, затем пошли рядом. Максим подождал, когда они свернут за угол, и стал спускаться.

По коридору второго этажа шел больной. Громко шаркая шлепанцами, останавливался, кашлял и шел дальше. Максиму показалось, что он знает больного. Лица не было видно, выдавала походка, качающаяся, с упором на ногу, с которой начинался шаг. Храмов! Максим подождал, пока человек поравняется с лестничной площадкой, окликнул его.

Храмов лениво почесал небритый подбородок:

— А… это ты.

— Тоже здесь?

— Здесь, — вяло подтвердил Храмов. — А ты все там же, в издательстве?

У Максима дернулась левая щека. Было неприятно: Храмов не узнал его.

— Там.

Храмов взъерошил волосы, видимо что-то порывался вспомнить. Слезящиеся глаза его были прищурены и выдавали усталое сожаление: «Нет, не то, запамятовал. А может, и не помнил никогда».

— Слушай, — он обнял Максима за плечи, — у тебя, случаем, выпить не найдется?

— Нет. Да и зачем вам?

— Сам не знаю, — Храмов почесал за ухом. — А здесь что же, кто из ваших лежит? — И, не дожидаясь ответа, сам себе кивнул: — Понятно. Пустой ты, значит? Жаль. Пойду к соседям. Может, у них чем разживусь.

— А что у вас?

Гримаса недоумения застыла на отечном лице.

— Душа. — Храмов поднес палец к губам: — Тсс… — Он крутанулся на левой ноге и, чуть прихрамывая, пошел прочь.

Весь следующий день Максим провел на даче, уехал туда последней электричкой. Нина посчитала затею ненормальной, ехать отказалась. В вагоне он сидел один и всю дорогу спал. Когда вышел на перрон, удивился, что не проехал. Темень стояла кромешная. Одинокий фонарь в конце платформы излучал желтоватый простуженный свет. Фонарь периодически гас и зажигался снова. Он пошел на этот фонарь, ногой нащупал ступеньки лестницы, спустился на полотно. Идти дорогой было рискованно: прошли затяжные дожди. От полотна пахло гудроном. Шел осторожно, два раза уступал дорогу встречной электричке.

Когда пришел на дачу, была уже глухая ночь. Долго возился с замком, наконец открыл его; не раздеваясь, рухнул на самодельный топчан и тут же уснул. Просыпался тяжело, почувствовав, что время к полудню. Долго лежал с открытыми глазами. Все думал, почему он здесь. Сквозь закрытые ставни пробивалось солнце. Лучи были похожи на свежеструганые смолистые планки. Свет прозрачный, в нем серебрилась пыль. Максим стал растирать затекшее тело. Холодный воздух стеганул по лицу, перехватило дыхание. Максим улыбнулся солнцу и побежал к пруду.

Его беспокоили события последних дней. Они могли случиться в любое время. Умышленно или неумышленно, но он оказался в кольце. На минном поле. А карты этого поля у него нет. Но он не настроен проигрывать. Ему необходимо сосредоточиться, выделить главное. Возможно, дача не лучшее место. Сейчас здесь холодно, неуютно. Но еще есть лес. Он пойдет в лес и все обдумает.

Ел наскоро, в мыслях уже был там, в лесу. Все, как обычно. На что-то решившись, считал это решение единственным и страшно переживал, что не может немедленно опробовать, проверить идею. Лес стоял хмурый, озябший, переполненный запахом прелого листа. Попадались грибы. Максим приспособил куртку: завязал рукава, получился мешок. Уже через час мешок тянул руку, и только тут он подумал, что грибы ему вроде как ни к чему. Нина ахнет и обязательно скажет: «Господи, кто же их будет чистить?» Вопрос сам по себе нелепый — в кухне их только двое. Если не он, значит, она; если не она, значит, он.