Без музыки - [57]
Говорят все больше о делах. Собственно, говорит Ларин. Максим рассеянно слушает, согласно кивает, или так ему только кажется. Машину подбрасывает на ухабах, и кивки получаются сами собой. Слева просвечивает каркас будущих мастерских. Поехали сначала туда.
Ларин всякий разговор начинает неожиданно: то с погоды, то с нелепого «познакомьтесь, Савел Макарыч. Товарищ из Москвы твоим строительством интересуется».
Савел Макарыч виновато крякает. Прежде чем поздороваться, долго трет руки о край гимнастерки, если и говорит, то смотрит намеренно на Максима, отчего тушуется еще больше. Севостьян Тимофеевич хмыкает, одергивает бригадира:
— Четвертую яму зачем поперек роешь? Ты на нее что, велосипед ставить будешь?
Главный инженер — он стоит рядом — пытается что-то объяснить. Ларин сердито машет руками:
— А по мне все равно: вы настояли, он самочинно изобрел — все одно глупость. Почему каменщики не работают?
— Раствора нет.
— Вот и поезжай, сорганизуй, чего тут мельтешить.
Затем Ларин резко поворачивается к Максиму:
— Считайте, свой завод иметь будем. Желаете с народом побеседовать или поедем дальше?
И, не очень задумываясь, что ответит Максим и как ему почувствуется при этом, уже ныряет в машину: «Трогай!»
На ферме все повторяется: «Товарищ писатель здесь не случайно». Заведующая фермой — белесая, полногрудая баба — балдеет от этой новости. Глаза ошалелые, в них испуг.
Максим не знает, о чем спрашивать. Женщина стыдливо теребит концы платка и не знает, что отвечать.
А Ларин уже семенит по проходу, толкает сапогом скребки транспортера, кричит кому-то: «Включай», — и сразу все тонет в натужном урчанье, лязге цепей сверху и снизу.
— Сверху, значит, загружаем, — усмехается Ларин, — а снизу, значит, выгружаем. Как в песне. «Любовь — кольцо, а у кольца начала нет и нет конца». Верно я говорю, Никитишна?..
— Вам бы все шутки шутить, Севостьян Тимофеевич. Лучше б людьми подсобили. Анюта с Милкой на декрете.
— Какие шутки, Никитишна? Слезы это, нешто не видишь? Где их взять-то, людей, милая? Завтра картофель убирать начнем. Правление закрываю. А ты людей просишь.
Горькая усмешка пропадает с лица, Ларин оживает, говорит запальчиво:
— Скажу вам чрезвычайно, товарищ журналист. Будь моя воля, я бы в каждом колхозе памятник доярке поставил. Статуи метров на десять, чтобы отовсюду видно было. Их рукам слава, мозолям вековым. Вот! Непременно напишите об этом.
Уже на выезде Максим вдруг роняет:
— Зачем вы так? Я же ни о чем таком писать не собираюсь. У меня и дело совсем другое.
Ларин наклонился к ветровому стеклу, хотел было обернуться, но передумал и, ухватившись за железную скобу, продолжал смотреть прямо на дорогу.
— Обиделись. А вдруг надумаете? Неужто верно говорят: хорошее и углядеть труднее?
— Простите, я вас не очень понимаю.
— Да это так, к слову. Сегодня вы здесь, завтра вас нет… А людям интересно. Может, кто по их душу наведался.
«Зачем он так? Я даже думал написать о нем. И там, в Москве, думал. И уже здесь. Трудно поверить, что Виталий Ларин и этот старикан-бодрячок с нервной сутулой спиной — люди родственные, один корень — отец и сын».
— А вы вот хорошо сочиняете? — не то спросил, не то сказал утвердительно Севостьян Тимофеевич. — Все себя наставляешь: это посмотри, то прочти. А время — одни сутки. Сейчас вот запамятовал, года два, а может, и три назад хорошие рассказы я в вашем журнале читал. «Осенние листья» называется. Не припомните?
Разом взмокли лоб, шея. В груди стало жарко, будто он хватил ртом горячего воздуха. «Это от страха», — успел подумать Максим. Ларин, он мог назвать любые рассказы, однако назвал именно эти. Сделать вид, что не расслышал? Старик не постесняется, переспросит.
Дорога наконец выровнялась, можно расслабиться и почувствовать себя свободнее.
Ларин поворачивается, и Максим видит его сухое, в паутине незагорелых морщин лицо. Взгляд у Ларина настырный, прилипчивый.
— Я, конешно, не знаток, но… Что это вы на меня так смотрите?
— Я?! — Максим комкает платок. — Вам показалось, обычно смотрю.
— Н-да, возможно, возможно. Прочел я это сочинительство и понять себя не могу. Странное чувство, будто человек тот со мной рядом. И деревня уж больно на нашу смахивает. Я, промежду прочим, всех его героев по производственным местам определил. Вот я и думаю: не иначе, мастак писал. Так углядел, что всем сродни. И назвал куда проще — «Осенние листья». Частенько я те рассказы вспоминаю. И Виталия вспоминаю. Интересно мне его сочинительство почитать. Все никак не соберусь.
— Так вы соберитесь, и я заодно посмотрю.
Ларин закашлялся. У него был застарелый грудной кашель.
Все происходящее мыслилось Ларину иначе: «Странный человек, — рассуждал Севостьян Тимофеевич. — Приехал по делу Улыбина, а разговор затеял о сыне. Мог бы и пожалеть старика. Назвался другом, учились вместе с Виталием. Оно, может, и в самом деле. А как проверить? Дневники Виталия к печати подготовил. Опять же, где они? Покажи, старика обрадуй. Забыл. Не думал, что отца встретит. Мало ли Лариных, случайное совпадение, однофамильцы. Врет!!! Рукописи ему покажи. А вдруг там что стоящее есть? Нет уж, увольте».
«Сейчас, когда мне за 80 лет, разглядывая карту Европы, я вдруг понял кое-что важное про далекие, но запоминающиеся годы XX века, из которых более 50 лет я жил в государстве, которое называлось Советский Союз. Еще тогда я побывал во всех без исключения странах Старого Света, плюс к этому – в Америке, Мексике, Канаде и на Кубе. Где-то – в составе партийных делегаций, где-то – в составе делегации ЦК ВЛКСМ как руководитель. В моем возрасте ясно осознаешь, что жизнь получилась интересной, а благодаря политике, которую постигал – еще и сложной, многомерной.
Куда идет Россия и что там происходит? Этот вопрос не дает покоя не только моим соотечественникам. Он держит в напряжении весь мир.Эта книга о мучительных родах демократии и драме российского парламента.Эта книга о власти персонифицированной, о Борисе Ельцине и его окружении.И все-таки эта книга не о короле, а, скорее, о свите короля.Эта книга писалась, сопутствуя событиям, случившимся в России за последние три года. Автор книги находился в эпицентре событий, он их участник.Возможно, вскоре герои книги станут вершителями будущего России, но возможно и другое — их смоет волной следующей смуты.Сталин — в прошлом; Хрущев — в прошлом; Брежнев — в прошлом; Горбачев — историческая данность; Ельцин — в настоящем.Кто следующий?!
Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос.
В своих новых произведениях — повести «Свадебный марш Мендельсона» и романе «Орфей не приносит счастья» — писатель остается верен своей нравственной теме: человек сам ответствен за собственное счастье и счастье окружающих. В любви эта ответственность взаимна. Истина, казалось бы, столь простая приходит к героям О. Попцова, когда им уже за тридцать, и потому постигается высокой ценой. События романа и повести происходят в наши дни в Москве.
Новая книга Олега Попцова продолжает «Хронику времен «царя Бориса». Автор книги был в эпицентре политических событий, сотрясавших нашу страну в конце тысячелетия, он — их участник. Эпоха Ельцина, эпоха несбывшихся демократических надежд, несостоявшегося экономического процветания, эпоха двух войн и двух путчей уходит в прошлое. Что впереди? Нация вновь бредит диктатурой, и будущий президент попеременно обретает то лик спасителя, то лик громовержца. Это книга о созидателях демократии, но в большей степени — о разрушителях.
Писатель, политолог, журналист Олег Попцов, бывший руководитель Российского телевидения, — один из тех людей, которым известны тайны мира сего. В своей книге «Хроники времен царя Бориса» он рассказывал о тайнах ельцинской эпохи. Новая книга О. М. Попцова посвящена эпохе Путина и обстоятельствам его прихода к власти. В 2000 г. О. Попцов был назначен Генеральным директором ОАО «ТВ Центр», а спустя 6 лет совет директоров освобождает его от занимаемой должности в связи с истечением срока контракта — такова официальная версия.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского — повести «Год жизни» и романа «Дороги, которые мы выбираем».Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.Главный герой произведений — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам.
Рассказ о последних днях двух арестантов, приговорённых при царе к смертной казни — грабителя-убийцы и революционера-подпольщика.Журнал «Сибирские огни», №1, 1927 г.
«— Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза. — Поезжай, прошу. Моя последняя воля».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».
В однотомник ленинградского прозаика Юрия Слепухина вошли два романа. В первом из них писатель раскрывает трагическую судьбу прогрессивного художника, живущего в Аргентине. Вынужденный пойти на сделку с собственной совестью и заняться выполнением заказов на потребу боссов от искусства, он понимает, что ступил на гибельный путь, но понимает это слишком поздно.Во втором романе раскрывается широкая панорама жизни молодой американской интеллигенции середины пятидесятых годов.