Без музыки - [134]

А мужики в области, между прочим, тоже не так себе — цепкие. О престиже думают, но и газету листают: быть такого не может, чтобы в областной газете не сыскалось просчетов, за которые по всей строгости спросить положено. Ну, а статья… Формальный повод. Чаша и без того полна. Таков был примерный образ мыслей и соответственно образ действий.

У приезжих корреспондентов своя логика: «Факты, изложенные в статье, в основном подтвердились. У товарища Полонова материалов собрано не на одну, а на три статьи. Думайте».

И тогда Дед — о его мудрости легенды ходили, недаром на отделе двадцать лет отсидел — согласился: «Правильно, — говорит, — совершили ошибку — надо признать. Давайте предложим собрать бюро и отменим решение».

Газетчики руки потирают: «Наша взяла».

Дед помаргивает и с хрипотцой говорит инструктору: «Покажите московским товарищам анализ газетных публикаций за последние три года».

Пока комиссия круги делала, Дед ее еще пуще раззадоривал, время тянул. Анализ газеты за час не сделаешь. А неделя — уже время. Глянули те — в самом деле разбор обстоятельный и малоприятный. Есть за что спросить.

А Дед смотрит на столичных гостей, головой качает, сокрушается: «Восстановить можно. Мы свою ошибку признаем. Только им, восстановленным, с нами работать. Вот и посудите… Каково им будет? А про авторитет вы точно сказали. Авторитет щадить надо. Мы товарища редактора директором издательства утвердим — и почетно и денежно. Зам у него тоже нам человек не чужой, в аппарат обкома возьмем. А остальные товарищи пусть работают. Еще писатель остается. — Это он так о Ю. Полонове сказал. — Человек он талантливый, смелый. Вот его заместителем редактора и поставим. Конь брыклив без упряжи, а как хомут на шее почувствует, тут уж хочешь не хочешь, а оглобли угадает. Воз тянуть надо».

Таким макаром гордиев узел и разрубили. «Писатель», правда, от должности отказался. Так его сильно и не уламывали…

— Все?

Мой собеседник почему-то вздрогнул. По левую руку от нас в гранитном полированном квадрате горел Вечный огонь.

— Воинский квартал, — вздохнули в толпе.

Заиграли гимн. Солдат было человек девять. Они вскинули карабины и дали залп. Вороны всполошно взметнулись над деревьями и закачались в воздухе, как крупные хлопья неосевшего пепла. Затем закружились в крике, забираясь все выше, выше. И оттуда, с высоты, разглядывали сизоватое облако порохового дыма.

Здесь, у воинского квартала, было люднее и просторнее: перекрестье дорожек, дорог. Навстречу шли люди. Из боковых аллей тоже шли.

Еще и старушки стояли в черных одеяниях, с платками козыречком. Их лики будто глядели из темноты. Недвижная скульптурная череда. У иных ящики с цветочной рассадой. В ведрах, банках тоже цветы. Смиренные, бессловесные, они были похожи на странниц.

Опять повторили залп. И разом, удивительно согласуясь друг с другом, старушки перекрестились.

Я угадал его фамилию, но не знал имени и отчества. Стыдился спросить и мысленно перебирал возможные формы обращения. Паузы получались долгими. Я боялся, что он потеряет нить разговора и тогда уже непременно придется обращаться к нему.

Воинское кладбище осталось позади. Вдогонку еще грохнул залп, но ветер сносил звук, и мы различали лишь эхо.

— Все? — повторил я свой вопрос.

— Почти, — ответил он. — Спустя два месяца редактор газеты — он уже был в ранге директора издательства — умер. Обширный инфаркт.

— Нервы, — сказал я, — по данным ЮНЕСКО, продолжительность жизни журналистов…

Мой собеседник сощурился на яркое солнце, кивком остановил меня:

— Цена цене рознь. Он был еще сравнительно молод, меньше пятидесяти. И таких заседаний бюро, где его грозились снять, он пережил несчетно.

— Каждая капля может оказаться последней.

— Может, — согласился Чевелев, — но для этого ее тяжесть должна быть чуть больше обычной. Эта смерть на совести Ю. Полонова.

Он даже не кивнул, а лишь слегка наклонил голову, адресуя свое пояснение конкретному человеку, который теперь тоже был лишь в прошлом.

— Глупости, — возразил я.

— Нет. Он тотчас уехал из города.

— Это ничего не доказывает. Он сторонился слухов, он презирал их.

— Правда, передаваемая из уст в уста, тоже слух. Он бежал от правды. Редактор умел защищаться. Я бы сказал, он был мастером защиты. В газетном деле это необходимо. Атакуешь с газетной полосы, а затем удерживаешь высоту. Тот случай был одним из… Редактор бы выстоял, не будь тех полоновских игр. Он обезоружил, обескровил нас, забрал все материалы. Первые, вторые, третьи, экземпляры. Все. После бюро редактор так и сказал: «Подчистую вымел, до единого патрона, даже застрелиться нечем. Поражение можно пережить. Бессилие пережить трудно».

— Ну вот, прибыли, кажется, — эхом прокатилось по толпе.

Я поежился. Гроб поставили под маленькой трибуной, сложенной из желтого кирпича. Она больше походила на недостроенный могильный памятник, чем на место, с которого говорят. Кто-то сказал, что нужен микрофон. Все задвигались, заворочались. В отдалении стоял автобус, и черные шланги проводов змеились в его сторону. Понятие «микрофон» и эти вот черные раструбы, в которых скрывались провода, воспринимались как нечто единое. Люди смотрели на автобус и ждали, что в ответ на их призыв из недр автобуса появится человек, которому положено распорядиться, подсоединить, наладить.