Без музыки - [121]

— Попробуйте свои силы дома, — сказала учительница литературы и торопливо застучала мелом: «Лермонтов, Маяковский, Алексей Толстой». Он выбрал свободную тему.

После уроков пошел в библиотеку, рылся в книгах. Домой идти не хотелось. Отец в командировке, мать у родных. Не заметил, как стал писать. Потом бродил по глухим и пустым классам. Сам себе читал стихи и опять писал.

А утром? Утром он обнаружил, что черновик оставил в библиотеке. Помчался на четвертый этаж, стал расспрашивать. Пожимали плечами: «Не знаем. Пришли — ничего не было. А может, обронил где? Наверное, обронил». Настроение испортилось. Маяковский так Маяковский. Отсюда абзац, оттуда абзац. Мало ли умных людей.

У каждой школы свои причуды. В школах они называются традициями. В их школе — литературный экран, поэтическая олимпиада, конкурс эпиграмм и всякое такое. На экране вывешивались лучшие сочинения года… Правда, их никто не читал, но все равно вывешивались — положено. Он, в общем-то, никогда не читал. А тут отменили урок. Куда денешься — прочел. Фамилия Бурин, а сочинение его — «Осень». У него даже живот от обиды заболел. Как же это: его сочинение и вдруг Бурин?

На четвертом этаже тихо — идет урок. Щель узкая, но видно все. Какой он из себя этот Бурин? Что он ему скажет? Подлец? Нет, подлец плохо. Негодяй. А еще лучше — мерзавец. Скорей бы звонок. Еще пять минут.

…У директрисы срывается голос:

— Мы отчисляем вас на месяц из школы…

— Но он же вор!

— Замолчите!

— Анна Петровна, умоляю, у вас же сердце!

— Бурин — лучший ученик школы. А вы, Углов, — хулиган! Да-да, хулиган. Ударить отличника, претендента на золотую медаль. Такого еще не было в истории школы. Вы мстите умному человеку за то, что он умнее и талантливее вас. Стыдитесь!

— Он украл мое сочинение!

— Вы слышите? Подумать только, интеллигентная семья, и вот пожалуйста.

— Анна Петровна, ну нельзя же так!

Удивительная эта вещь, память. Все стерлось: лицо, фигура, походка… А голос остался. Будто и не было двадцати лет. «Вы позор нашей школы, Углов». Визгливый, резкий голос. Максим прислушивается: где-то внизу стучит отбойный молоток. Опять что-то чинят. На той стороне пустыря закричал петух. Петух, отбойный молоток, пестрые тюбетейки, и люди, их никогда не становится меньше. Все, все завтра, ну, может быть, послезавтра станет другим. Он берет чистый лист. Буквы непослушно кособочатся, строка получается неровной. «Совесть — величина постоянная».

Телефонный звонок поднял с постели.

Какого черта в такую рань! Глянул в окно. Или туман, или рассвет — спросонья не разберешь. С трудом нащупал шлепанцы. Узнал голос редактора, удивился еще больше. Слушал вполуха, никак не мог проснуться.

— Если мы в восемь встретимся в аэропорту, вас это устроит?

— Значит, вы дома?

— Да, уже три дня.

— Завидная конспирация.

— Скорее, вынужденная. Вы не ответили на мой вопрос. В восемь, в аэропорту, вас устраивает?

— Аэропорт? — переспросил Максим и попытался представить аэропорт, не получилось. — Коля уже знает?

— Да, он заберет вас, потом заедет за мной.

— И надолго?

Редактор предпочел не услышать вопроса.

— Тогда до встречи?

— До встречи, — пробурчал Максим.

Почему именно в аэропорту? Ненормальный… Без десяти пять.

Встречающих было мало, провожающих не было вообще.

— Давайте о деле.

Максим кивнул.

— Врачи настаивают — непременно санаторий. Сначала сопротивлялся, потом махнул рукой. Здесь ли две недели, там ли две недели — разница невелика. А для вас лучше — спокойнее. Думайте о первом номере. Толчанов жаловался на вас — категоричны в суждениях. Слушать не стал. А вообще избегайте крайностей. Крайности — причуды гениев или дураков. А вы человек культурный. Васюков… М-да, Васюков — мой и ваш крест. Послушал я вас тогда, а теперь жалею. Ну, будет дуться — пошутил. Не увлекайтесь самостоятельностью. К совету можно и не прислушаться, но посоветоваться надо — располагает. Материал Петрова снимите.

— Но, Василий Константинович…

— Мне тоже нравится, голубчик, но согласитесь, Петров — фигура тенденциозная. После скандала его первое выступление. Почему у нас? Кому мы бросаем вызов? Нет-нет. Вовремя остановиться — тоже дар.

— Мы последовательны, разве это порок?

— Нет, достоинство. Вор тоже постоянен. Как видите, постоянство не всегда благо. Я устал от скандалов.

— Не можете простить мне «Истории с продолжением»?

— Угадали, не могу. Да, кстати, Гречушкин же уехал. Это верно?

— Уехал.

— И вы подписали его заявление?

— Мне ничего не оставалось — он настаивал.

— В самом деле, больница за тридевять земель. Мой совет вам определенно помешал бы.

— Я оказался в безвыходном положении. Гречушкин пришел в райком партии, я ждал беседы с Луспекаевым.

— Берегите собственный авторитет, Максим. Берегите!

— Я был против. Но он ничего не хотел слушать.

— Да, да, конечно, — Шувалов тягостно вздохнул. — Свой жребий мы вытягиваем сами.

Объявили посадку. Шувалов кивнул и быстро пошел к самолету.

Максим подождал, пока тягач утащит самолет на взлетную полосу. Ветер был по-осеннему холодным и порывистым. Максим потерся щекой о ворсистый воротник куртки, попробовал расслабиться — теплее не становилось.