Без музыки - [119]
Отсюда и недоверие: «Лучше повременить». Могу понять нашего комиссара, — Сидор Матвеич кивнул на пустое кресло. — Мы часто живем по принципу, как бы вашему брату не сказать чего лишнего. А надо наоборот: думать о том, что мы забыли вам сказать. Талант способен к высшей степени понимания, если это талант коммуниста. Что вы на меня так смотрите? Ничего, терпите, мы тоже люди. Нет порока ужаснее, чем лживость и трусость. — Сидор Матвеич заволновался, стал что-то искать в ящиках стола.
Максим незаметно ослабил галстук. Ему нравилось, когда у него расстегнута верхняя пуговица и галстук сбит слегка набок. В этом был тот особый шик, который сразу выдавал журналистскую независимость.
— Вот нашел — Сиротин Павел Борисович, кандидат химических наук. Полгода назад на отчетно-перевыборном собрании института выступал с разоблачительным материалом против самого директора. Стали разбираться — все правильно: директора освободили, чуть позже исключили из партии. Сейчас простым инженером на заводе работает. Справедливость восторжествовала. Беда, что до сих пор у нас есть такие директора. Радостно, что не перевелись Сиротины. Тут и делу конец. А еще три месяца спустя мы исключили из партии Сиротина.
У Максима запершило в горле:
— То есть как Сиротина?
— Очень просто. Случайно всплыли некоторые особенности его диссертации. Сиротин — химик по специальности. Долгое время работал в Улан-Удэ. Так вот, в основу предложенного им метода обработки тканей легли исследования, проведенные одним самоучкой. Работа на девять десятых оказалась чужой. Иначе — откровенный плагиат. Он и защищался совсем в другом институте, в Минске.
— Не понимаю, — начал было Максим, но в этот момент стол, за которым сидел Луспекаев, тяжелые шторы на окнах, неровный строй стульев вдоль стены — все покачнулось и стало стремительно падать куда-то влево, оставляя на прежнем месте лишь мутную пелену, радужные пятна света, — они то приближались, становились слепящими, то опять гасли, проваливались в плотный серый туман.
Очнулся он сразу. Увидел прямо перед собой крупное, в еле заметных оспинках лицо Луспекаева, почувствовал запах дорогих сигарет. Стакан неприятно вздрагивал, расплескивал воду. Руки стали совершенно ватными, тело непослушным. Максим попробовал улыбнуться, получилась жалкая гримаса.
— Что с вами?
— Сам не знаю, закружилась голова. — Максим почувствовал на висках холодную испарину. — Уже все прошло. Вы ведь о чем-то говорили?
Луспекаев рассеянно покачал головой:
— Говорил о честности. Надо повышать авторитет честности.
Дверь бесшумно открылась. Максим успел заметить испуганное лицо секретарши:
— Врач будет через десять минут, Сидор Матвеич.
— Спасибо, кажется, обошлось. А впрочем…
— Нет-нет, прошу вас.
— Ну вот, видите, Мария Павловна, не успел на ноги встать, а уже в драку. Ладно, давайте отбой. Никак не думал, что рассказ о Сиротине вас так взволнует, — Сидор Матвеич выбросил тяжелые руки на стол. — Мы говорим, талантливый человек — хорошо, сознательный человек — отлично, зрелый — распрекрасно. Но прежде всего мы должны выяснить со всей обстоятельностью степень честности человека. Честность рождает личность. Иногда ловлю себя на дикой мысли: честность как исключение, как особый дар. Это ужасно. Все, что угодно, но только не удел избранных. Интересно, вы когда-нибудь обманывали?
— Я?.. — Максиму показалось, что у него онемело лицо. Он сделал над собой усилие, разжал зубы: — Видимо, да.
— Честность не только в том, чтобы говорить правду. Не скрыть собственную ложь, не бояться признать ее — тоже честность. Я никогда не забуду того бюро. Сиротин стоял вон там, у самой стены. Уже все было сказано. Оставалось произнести ту последнюю фразу, она и подводит черту. Я медлил. Никто, кроме меня, этих ужасных слов произнести не мог. И тогда я сказал: «Товарищ Сиротин, сдайте ваш партийный билет». Черт возьми, как же он на меня посмотрел! Он, еще вчера громогласно повергавший ложь, способный обличить, и вдруг…
Хотел ли Луспекаев услышать мнение Максима или намерен был ответить сам, оставалось невыясненным.
Тяжелый аппарат цвета слоновой кости настойчиво зарокотал. Сидор Матвеич потянулся к трубке:
— Алло. По-всякому, Георгий Васильевич. Прямо сейчас? Хорошо. Не больше пятнадцати минут. Еду. — Он не стал ничего объяснять, собрал разрозненные бумаги, сдвинул книги на край стола. — Жаль, но не будем отчаиваться. Договорим в следующий раз.
Они наскоро попрощались. Максим старательно прикрыл за собой дверь. Ковровая дорожка еще не стоптана, мягко пружинит под ногами. Перед зеркалом Максим задержался. Выцветшее, утомленное лицо, синяки под глазами. «Не герой, — бормочет Максим. — Н-да, не герой».
Оказавшись на улице, Максим какую-то минуту сосредоточенно смотрит перед собой, привыкает к суете, уличному шуму. Замечает в проулке крошечный садик, идет туда. Собственно, садика нет. Есть клумба, пять деревьев вокруг, куст высохшей сирени. Одна скамейка перекинута, другая стоит нормально. Максим садится на чистый край, закрывает глаза. Чувствует, как в висках пульсирует кровь: «Договорим в следующий раз».
«Сейчас, когда мне за 80 лет, разглядывая карту Европы, я вдруг понял кое-что важное про далекие, но запоминающиеся годы XX века, из которых более 50 лет я жил в государстве, которое называлось Советский Союз. Еще тогда я побывал во всех без исключения странах Старого Света, плюс к этому – в Америке, Мексике, Канаде и на Кубе. Где-то – в составе партийных делегаций, где-то – в составе делегации ЦК ВЛКСМ как руководитель. В моем возрасте ясно осознаешь, что жизнь получилась интересной, а благодаря политике, которую постигал – еще и сложной, многомерной.
Куда идет Россия и что там происходит? Этот вопрос не дает покоя не только моим соотечественникам. Он держит в напряжении весь мир.Эта книга о мучительных родах демократии и драме российского парламента.Эта книга о власти персонифицированной, о Борисе Ельцине и его окружении.И все-таки эта книга не о короле, а, скорее, о свите короля.Эта книга писалась, сопутствуя событиям, случившимся в России за последние три года. Автор книги находился в эпицентре событий, он их участник.Возможно, вскоре герои книги станут вершителями будущего России, но возможно и другое — их смоет волной следующей смуты.Сталин — в прошлом; Хрущев — в прошлом; Брежнев — в прошлом; Горбачев — историческая данность; Ельцин — в настоящем.Кто следующий?!
Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос.
В своих новых произведениях — повести «Свадебный марш Мендельсона» и романе «Орфей не приносит счастья» — писатель остается верен своей нравственной теме: человек сам ответствен за собственное счастье и счастье окружающих. В любви эта ответственность взаимна. Истина, казалось бы, столь простая приходит к героям О. Попцова, когда им уже за тридцать, и потому постигается высокой ценой. События романа и повести происходят в наши дни в Москве.
Новая книга Олега Попцова продолжает «Хронику времен «царя Бориса». Автор книги был в эпицентре политических событий, сотрясавших нашу страну в конце тысячелетия, он — их участник. Эпоха Ельцина, эпоха несбывшихся демократических надежд, несостоявшегося экономического процветания, эпоха двух войн и двух путчей уходит в прошлое. Что впереди? Нация вновь бредит диктатурой, и будущий президент попеременно обретает то лик спасителя, то лик громовержца. Это книга о созидателях демократии, но в большей степени — о разрушителях.
Писатель, политолог, журналист Олег Попцов, бывший руководитель Российского телевидения, — один из тех людей, которым известны тайны мира сего. В своей книге «Хроники времен царя Бориса» он рассказывал о тайнах ельцинской эпохи. Новая книга О. М. Попцова посвящена эпохе Путина и обстоятельствам его прихода к власти. В 2000 г. О. Попцов был назначен Генеральным директором ОАО «ТВ Центр», а спустя 6 лет совет директоров освобождает его от занимаемой должности в связи с истечением срока контракта — такова официальная версия.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».