Без музыки - [102]

— А что думаете вы?

— Я? Я боюсь…

— Боитесь? — в его голосе слышится недоумение. — Почему? Вам что-то грозит?

— Нет, я боюсь за вас.

Максим зябко кутается в плащ. Кажется, эта девчонка настроилась доконать его.

— Отчего вы решили, что за меня следует бояться?

— Они завидуют вам.

— Мне? Если даже так, то это не самая удачная затея моих недоброжелателей. Они могли бы заняться чем-то более перспективным.

— Но ведь это неправда?

— Что именно?

— Все: нелепые догадки Толчанова, намеки Кропова? Вы чем-то расстроены? — Она не стала дожидаться ответа и снова заговорила сама: — Бывает такое состояние, тебе необходимо выговориться, неважно перед кем. Слушают, и слава богу. Вы никогда этого не испытывали?

— Почему же, испытывал.

— Я понимаю. Сейчас не тот случай. Но я должна вас спросить. Вы мне верите?

Впервые за сегодняшний вечер он увидел ее глаза так близко. Ему захотелось обнять эту девушку, поднять на руки и унести куда-то прочь с этого ветреного перепутья. Не так часто нам дарят любовь, чтобы мы могли ее отодвинуть в сторону, как залежалые, выцветшие газеты, одряхлевшие вещи, которые и жаль выбросить и пользы от них никакой.

Он легко приподнял ее за локти и осторожно поцеловал. Она не шелохнулась, только закрыла глаза и сказала:

— Так целуют, когда желают утешить или проститься. Это как сон. Сейчас я открою глаза, и все исчезнет.

— Возможно…

Она коснулась пальцами его губ, не дала договорить. Пальцы были прохладными и мягкими.

— Кроме меня.

— Да, пожалуй, еще и неприятностей.

Она потерлась щекой о его плащ:

— Как вы думаете, Максим, почему Толчанов так сказал?

Она по-прежнему называла его на «вы». Смешное сочетание: «Максим» и «вы».

— Он наблюдательный человек и не слишком далек от истины.

— Истины? — Наташа закусила губу. — Я не очень понимаю вас.

— Здесь нечего понимать. Каждый по-своему калиф на час. Вся разница в том, что одни об этом даже не подозревают, а другие знают с первых минут, но молчат.

— Вы… вы знаете?

— Предполагаю.

— Значит, тайны все-таки существуют?

— Это длинная история, Наташа. И не слишком правдоподобная. Если рушится дом, во избежание жертв жильцов выселяют. Дом не корабль, Наташа. Здесь не играет роли, кто его покинул первым, кто последним. Дом записан на снос, тебя удерживает в нем только привычка и страх перед неопределенностью: где-то будет хуже.

— Вы ждете писем?

— Уже нет.

— Я бьюсь в глухую стену. Не хотите открывать дверей — не надо. Ну хоть щелочку вот такусенькую.

— Зачем?

— Я буду стоять у этих дверей и подглядывать вашу жизнь. А если вам будет грозить опасность, я сложу руки рупором и крикну в эту щелку: «Беда!» — Наташа подняла руки и показала, как она это сделает.

«Беда…» — отдалось эхом.

— Не за каждой дверью, куда мы стучимся, нас ждет мир и покой.

— Кто вам сказал, что мне нужен мир и покой?

Он почувствовал, как она прижалась к нему.

— Вы замерзли?

— Я так и думала, что вы меня об этом спросите. Нет. Бывают люди скованные, стеснительные, замкнутые. Ведь правда бывают?

— Видимо, раз существуют такие определения.

— А вы нет, вы заточены сами в себе. Я это уж давно заметила.

Они остановились. Ему необходимо было остановиться. Просто так, постоять и послушать тишину улицы.

«Что с тобой?» — этот вопрос он угадывал в глазах всякого, кто заговаривал с ним, рассчитывая на его расположение. Нина, мать — они тоже чувствовали неладное. Навязчивое участие тяготило — он отмалчивался. Делал вид, что не понимает их вопросов.

Сначала люди недоумевали: не давало покоя житейское любопытство. А потом махнули рукой, рассудили по-своему. Одни называли это зазнайством, другие — себе на уме.

А вот теперь эта девочка. Их ничто не связывает. Но она тоже претендует на его откровение.

— Возможно, вы правы, Наташа, так что не стоит ломиться в кованую дверь, — Максим засмеялся, смех получился неискренний. — Узник ослаб, и у него нет сил открыть ее. И еще одно. Хотите совет? Никогда не придумывайте тайн. Нет ничего изнурительнее молчания.

Они опять пошли. Наташа подстраивалась под его шаг. Ей это не удавалось, и разнобой шагов похож был на барабанную дробь.

— Я глупая, самонадеянная девчонка. Но я — это я. Скажите, Максим, у нас с вами что, флирт?

В ее голосе было столько восторга, что он не решился рассердиться на нее.

— Не знаю.

— Мы вдвоем, я вам рассказываю о своих чувствах. Вы поцеловали меня. Ведь правда поцеловали?

— Да, я поцеловал вас.

— Но это же должно иметь какое-то название?

— Наверное. Это называется радостью.

— Тсс, — она поднесла палец к его губам. — Повторите еще раз.

Она присела на корточки, вынула помаду и написала на асфальте: «Радость».

— Что вы делаете?

— Наплевать. Мы все чего-то ждем. Давайте ждать вместе.

Максим покачал головой.

— Видите ли, мое ожидание безотрадно.

— Мое — вдвойне, я даже не знаю, чего ждать.

— Нет-нет, Наташа. — Ее руки показались ему очень маленькими. Он притянул их к своим губам и стал осторожно дуть на озябшие пальцы. — Не гневите бога. Так любит говорить моя мама. У вас еще все впереди. Разве этого мало?

— Оставьте ваши пророчества. Еще существую я. Человек без прав. Мне не на что претендовать. Не будьте так жадны, поделитесь со мной хотя бы бедой.